Путеводитель по книжным мирам
Стоит прочитать

Юлия Андреева

«Многоточие сборки»

издательство Союза писателей Санкт-Петербурга, 2011

ВООБРАЖЕНИЕ ПАМЯТИ

(Абсолютно безответственные и антиисторические рассуждения о роли человеческой личности в истории, возникшие после прочтения книги Юлии Андреевой «Многоточие сборки», издательство Союза писателей Санкт-Петербурга, 2011).

Профессор, снимите очки-велосипед.

Я сам расскажу о времени и о себе.

В.Маяковский

Книга Юлии Андреевой «Многоточие сборки» – это проза мемуарного характера. Сомнений в этом нет. Но подход к мемуарам тоже может быть разным. С детства более привычным для меня, да и для многих, наверное, был взгляд на подобную литературу не столько как на художественную, сколько как на историческую. Да, именно так. Со всеми вытекающими отсюда издержками: некоторой занудливостью, стремлением к точному отражению фактов и перечислению дат и имен, отсутствием эмоций и – взамен – навязчивой рассудительностью, смешанной часто с откровенным желанием поучать и самолюбованием.

Может быть, мне просто не везло, и в руки попадали не те книги?

На этот раз мне повезло несомненно. Книга оказалась другая. Многоточие – знак прерывистости текста. В то же время это знак паузы, раздумья над прочитанным. Знак недоскАзанности и несказАнности.

Главное, что сразу хочется сказать – книга удивительно воздушна. Не легка (не легкое чтиво), но напоминает действительно сборную конструкцию, в которой свободные воздушные пространства не менее важны, чем перекрытия, их образующие.

Клоун-мим Коля разворачивает свернутый в трубку холст, чтобы показать лучшее творение своего покойного друга-художника – птицу Сирин. Но только одно мгновение птица была перед глазами – через миг краски осыпались. И на вопрос о фамилии художника ответа нет. «Зачем фамилия, если птица Сирин уже улетела?».

Что это? Эпизод, выхваченный из жизни и изложенный мемуаристом или печальная философская притча? Впрочем, это и то и другое сразу. Юлия Андреева умеет читать в мгновениях, мелькающих в сутолоке жизни, их второй глубинный план – и невольно держишь паузу, чтобы осознать полученный урок, тянешь многоточие… Но уже зовет следующая страница – и оторваться, задержаться невозможно.

«Память избирательна». Этот тезис заявлен автором уже на первой странице книги. Что это значит? В первую очередь то, что каждый свидетель события увидит и опишет его по-своему. Или не опишет, совсем забыв – и в этом тоже определенная оценка, определенный взгляд на происходившее. А вообще происходило ли с нами то, что оказалось прочно забытым? Вряд ли. Мимо нас прошло.

Книга «Многоточие сборки» – не только воспоминания, но и напряженный диалог с собой по поводу этих воспоминаний. По поводу их подлинности. По поводу своего права помнить и излагать именно так, а не иначе – больше доверяя настрою собственной души, нежели холодной объективности.

Кстати, а откуда берется холодная объективность? От страха проявить свое отношение, высказать свою точку зрения? Тогда она-то и есть истинная ложь. Впрочем, автора книги в страхах такого рода заподозрить невозможно. «Следовало испугаться, но мне уже надоело бояться», – не помню, по какому поводу это сказано Юлией, но сказано хорошо. «Но если Божий дом превратили в склад, где же тогда живет Бог?» Память не должна, не может быть складом фактов, это все-таки храм, в котором молится вспоминающая душа… И пусть неполной будет информация о родном дедушке. Наверное, можно было бы и найти дополнительные факты, и зафиксировать их на бумаге, но не в них дело. Главное, что «дед был и остается совершенно волшебным, сказочным существом»…

Вот и еще одна особенность лежащих передо мной мемуаров. Главное, на чем держится вся эта фантастическая конструкции – это мировосприятие автора. Мировосприятие поэтически смелое и смело поэтическое. Мировосприятие человека, верящего в чудеса и умеющего замечать их отблеск в самой мутной житейской водице. По сути, перед нами разворачивается широкая панорама перестроечных 90-х годов совсем недалекого еще, но уже прошлого столетия. В основном в книге представлен мир художников, поэтов и театралов, но и не только. Рассказчиков в «Многоточии сборки», казалось бы, множество. Но это иллюзия: превалирует все же один взгляд – это взгляд самой Юлии Андреевой.

Трудные годы. Смутные, отчасти даже голодные. Редко кто скажет о них доброе слово. Слово Юлии Андреевой «о времени и о себе» неизменно яркое и чуть ироничное. Она отнюдь не скрывает, что порой было «настроение – впору на цепь сажать, а то всех покусаю». Порой приходилось встречаться с черной завистью и прямым предательством, от которых во рту долго оставался «непривычный вкус крови и меда». И все-таки чувство, что «забавное было время, ничего не скажешь», остается самым сильным. И это признак особенной, типично женской стальной силы характера. Сколько ни гни в дугу – распрямится. Да еще и по лбу треснет, причем не со зла, а по чисто естественным законам всеобщей отдачи. Или наоборот – если просят о помощи, то не луковкой малой отделается, а и с прокаженным обнимется…возле ближайшей станции метро. И такой эпизод в мемуарах есть. Или почти такой. Родственный, во всяком случае.

Ну и жанр! Какое-то ироническое житие на фоне смутных времен с оттенками, меняющимися в каждом фрагменте – то привкус детектива, то готического романа, то романтической легенды, то дворовой детской страшилки…Сборная конструкция эта, тем не менее, не рушится. «И картина висит без гвоздя». И птица Сирин где-то поблизости летает, иногда превращаясь во вполне реального городского воробья. Или в ангела. Потому что все возможно в этой жизни, если ничего в ней не бояться.

Память не только избирательна. Она еще и изменчива. Наши сны и фантазии смешиваются с реальностью, наши настроения окрашивают факты в самые неожиданные тона. И не стоит пытаться быть объективными, потому что мы все-таки субъекты, воспринимающие этот мир каждый через свои очки. Поэтому все мы вольные или невольные сотворцы мира, в котором живем.

Есть в книге главка, которая так и называется: «О писательской фантазии». Забавная история, где один и тот же эпизод рассказан дважды. Первый раз с немалой дозой выдумки, второй раз более точно… Но поборник фактической точности (он же герой рассказанной истории) вдруг восклицает: «А у Беньковского интересней вышло! Так и запиши. Кто проверять будет?»

Наверное, все исторические анекдоты «от Ромула до наших дней», вошедшие потом в школьные учебники, рождались именно таким образом. История – мифотворчество. Возможно, кого-нибудь возмутит подобная точка зрения, но мне она близка. И чем дольше живу – тем ближе становится. Уж слишком наглядно переписывался – и неоднократно уже – на наших глазах даже пресловутый школьный курс истории. «Чего ж вам боле? Что я могу еще сказать?» Можно разоблачать старые мифы, можно сочинять новые – это уж кому что больше нравится, только бы при этом мифотворчестве не терялся человеческий взгляд на происходящее (или выдуманное, сочиненное). И пусть лучше этот человеческий взгляд будет чуть романтическим и чуть ироническим, чем безнадежно-чернушным или злобно-критическим.

«Времена не выбирают, в них живут и умирают». Но лучше все-таки жить, а для этого нужна определенная сила характера, о которой я уже говорила выше. И сила творческого преображения действительности тоже очень нужна. Потому что только наш взгляд на жизнь делает эту самую жизнь более пригодной для жизни. Или вовсе непригодной. Но тогда это уже не жизнь. (Простите не слишком удачный каламбур). И, может быть, некий читатель лет через сто откроет эту книгу, прочитает с удивлением и удовольствием и скажет вслед за автором: «Да, забавное было время, ничего не скажешь!» Пусть оно таким и останется в истории.

А любители точности фактов смогут заглянуть в комментарии, которыми обильно снабжена эта искрометная книга. Там найдутся и даты, и полные имена, и толкование отдельных слов и понятий – всё, что положено мемуарной прозе.

Только… разве в них дело?

Мария Амфилохиева, Санкт-Петербург