Пока меня не раскусили,
что я заядлый графоман,
строчу, рифмую без усилий,–
такой в характере изъян.
Когда свеча чадит угрюмо,
дорожку гладью шьёт луна,
налью абсента каплю в рюмку
и выцежу её до дна.
Пока не высохли чернила
и есть гусиное перо,
коряво буквы словно клинья
на лист посею.
В небе рой
унылых звёзд, шуршит бумага,
пишу: "Не слышен плач ягнят", –
лишь не залить бы вирши брагой –
потомки вряд ли мне простят!
Временное
Тихо ходики стучат:
– Тики-тики, чат-чат-чат, –
в предвкушении зимы,
клянчат снег у ней взаймы.
Стрелки медленно ползут,
ось испытывает зуд,
цифры мушками сидят –
то ли дремлют, то ли спят.
Стрелка-радиус в пути,
время – к мушке подойти,
спрятав острое копьё,
клушей – цифру под крыло,
словно курочка цыплят.
Снега звёздочки летят.
Тихо ходики стучат:
– Тики-тики, чат-чат-чат.
Глухомань
Не помню, как попал я в глухомань:
я брел в беспамятстве, и травы ноги
вязали, не давая мне дороги.
В спасение не верил, как Фома.
Тропа змеёй к болотцу привела,
камыш толпился, и росла осока –
заждалась жертвы – крови вместо сока.
Тянулась к ряске старая ветла.
Я думал, что пропал, но лай собак,
вспугнув, поднял на крылья стаю уток.
Зеленые глаза, с прищуром, чутко
смотрели на меня, и я обмяк.
С тех пор не то во сне ли, наяву
в объятиях колдуньи я живу.
Ах, непросто
Ах, непросто мне, Арина,
Если сказок не глаголешь.
Я теряю чувство ритма,
А без красок рифмы голы.
Огурец теряет сочность,
Отдает первач сивухой.
Ты постряпала бы сочни…
Да задвинь немного вьюшку.
За окошком вьюга воет,
Заузорило окошко.
Пальмой мнит себя алоэ,
Кот мурчит в мечтах о кошке,
Да трещат поленья в печке..
Пряжа тянется и время –
До снегов на Чёрной речке
Годы, годы и неделя…
мгновенье
Зелёная вода с оттенком голубым,
стекает лес с холма, как стадо к водопою.
Стоишь нагая, только плотный ил
щекочет пятки, словно губкой моет.
Не шелохнётся воздух, бархатист,
застыли облака молочным покрывалом.
И тишина звенит,
да малахит
готов залить ковёр
из маков алых.
Песок в часах не льётся – невесом.
И ветер задремал – дракон крылатый.
Ударит жерех по воде хвостом –
помчится время вскачь,
как всадник в латах.
Сегодня хочется побыть одной
Сегодня хочется побыть одной:
пасьянс раскинуть, погадать на картах,
да просто погрустить, листая Канта,
и письма сжечь, мешая их с золой.
Сегодня хочется побыть одной –
на одиночество имею право!
Побыть одной – вне времени и правил, –
пусть старомодной, чуточку иной.
Следить, как тени пляшут на стенах,
и слушать в тишине мурчанье кошки.
Смотреть, как ветер облака полощет,
пытаясь их собою спеленать.
Расчертит небо, падая, звезда.
Желанье загадать? – не стоит, право.
И рдеет горизонта клин кровавый.
И карта снова выпала не та…
А письма пеплом опадут в огне, –
ты пишешь в них, что любишь и скучаешь.
Я заварю себе покрепче чая…,
Вдруг карты врут?!
И ты спешишь ко мне…
Бумажное
На то и бумага – стерпит:
и правду, и даже ложь,
чужого дыханья трепет,
неровную перьев дрожь.
Без разницы, что прольётся,
окрашивая анфас.
Лететь ли потом ей почтой,
калифом ли стать на час.
Бумаге совсем не важно,
какой в ней заложен смысл,
писал ли поэт отважный,
прочтут ли потомки, мы…
Чернила застыли кляксой,
остыла и ссохлась кровь,
размазались слёзы плаксы, –
бумага – надёжный кров!
Случалось лететь листовкой,
затоптанной быть в грязи,
хранить чьи-то тайны стойко,
глумиться, порой язвить.
Служила лихой фальшивкой,
чужой нацепив наряд.
В костре полыхала книжкой!
А рукописи горят?
На то и бумага – стерпит:
что будут черкать, писать.
Рассыплется пепел серый,
но будут расти леса!
Пьедестал
Подмётки рвал я – лез на пьедестал,
царапая гранит по вертикали,
рассёк ладони, вены набухали,
сворачивалась кровь...
Но влез и встал!
Усталым взглядом посмотрел вокруг –
и не заметил ни костров, ни трупов,
и не орал никто над ухом в рупор,
и места не просил:
– Подвинься, друг!
Оглохнув будто, не услышал звон –
когда кувалдой кто-то выбил клинья.
Сорвался вниз... и, проскользив по глине,
уткнулся в грязь…
И жалок, и смешон.
Хрустальный башмачок
Хрустальный башмачок – не каждой ножке впору.
Не каждой тыкве быть каретой для принцесс.
Не всякому дичку стать яблоком раздора.
Не всякий чёрт в аду достоин званья бес.
Надеть ли башмачок, когда справляют тризну?
Звенит ли там хрусталь, где топот сапога?
Горчит вино свинцом в угаре трезвой жизни.
И трудно шаг держать, когда болит нога.
В палате – тридцать семь – волками воют норды.
Хрустальной ночи звон – чернее и страшней.
Сметает смерч войны палаческие морды.
Разносят ветры стон – беде не быть ничьей…
За шторами времён две дуры-Дыры вечно
гоняют время вал – до нас дойдёт едва ль…
Хрустальный башмачок рассыпался на Млечном,
не соберет его космический мистраль.
Судьба копилки
Копилка шептала и слёзно звала:
– Подсыпьте мне мелочь!–
и жадность её разъедала, что тля,
да зависть к дебелым.
Она возбуждалась от звона монет,
как муха от сала;
как в танце испанка под стук кастаньет –
душой воскресала.
Монеты ссыпались в удушливый плен
и тихо бренчали…
– Разбить бы пора, да купить гобелен,–
решили за чаем.
Комментарии читателей:
Комментарии читателей:
Инна Симхович
22.01.2018 17:25:34
Давно читаю стихи Александра Коппа.Они очень мне нравятся, потому что поднимаются всё выше и выше - к настоящему совершенству!
« Предыдущее произведениеСледующее произведение »