ВОДНЫЙ МИР

«Как следует разбежаться и отчаянно врезаться в самую середину огромной и шумной стаи этих раскормленных туристами, наглых, горластых голубей, чтобы они от страха со свистом и хлопаньем крыльев прыснули врассыпную в разные стороны, роняя перья и едва не задевая головы сидящих за уличными столиками посетителей кофеен на площади Сан-Марко! Что может быть веселее!» – мечтал пес, при этом спокойно и послушно лежа у ног своей хозяйки, пришедшей устроить себе праздник души и выпить чашечку кофе в историческом кафе «Флориан». Пес родился и вырос в Венеции и не знал, что на свете существует что-то еще, кроме родной роскошной квартиры на Рио-ди-Сан-Маурицио, регулярных прогулок по узким извилистым улочкам и «вооруженных» длинными толстыми «палками» злобных отвратительных гондольеров, из-за которых – пес был абсолютно в этом уверен! – его и не пускали поплавать в прохладных мутноватых водах многочисленных каналов, чего ему так не хватало, особенно в летние жаркие дни.

А вот его хозяйка знала... Мария – ах, до чего же по-итальянски звучало имя любимой хозяйки! – родилась и выросла в далекой Москве, закончила институт иностранных языков, работала синхронным переводчиком с итальянского и на одном из торжественных приемов в посольстве познакомилась с успешным предпринимателем-венецианцем. Бурный роман завершился свадьбой; вскоре сеньор Риккардо Джустиниани увез свою русскую супругу в родную Венецию, которую она вскоре полюбила всей душой. Нет, Мария совершенно не скучала по пыльной и суетливой Москве, бесконечным автомобильным пробкам и своей малогабаритной квартирке в Беляево. Старинные готические и барочные кружевные палаццо, романтические лабиринты каналов, пляжи Лидо, захватывающее дух великолепие Дворца Дожей она не променяла бы теперь ни на что на свете. Ни на что, кроме… домика своей бабушки на самой окраине Вереи – самого маленького городка России, находящегося в 120 км от столицы. Верея по-настоящему являлась всего-навсего большой деревней и городом называлась исключительно из уважения к древнему происхождению и славному историческому прошлому. Именно в этом деревенском городе, или городской деревне, Мария в детстве проводила все свои летние каникулы. Пресловутые русские просторы, заповедные леса, маленькие одноэтажные избушки, которые зимой чуть ли не до самой крыши заметает снегом, – отсутствие этих простых и в свое время неоцененных родных красот не позволяло Марии чувствовать себя до конца счастливой. Тем более что муж часто оставлял ее наедине со своими думами, отлучаясь в бесконечные заграничные командировки по делам бизнеса.

Чтобы жена не чувствовала себя совсем одинокой, он два года тому назад подарил ей щенка «самой венецианской породы» – итальянской водяной собаки, или лаготто романьоло. Мария назвала своего курчавого маленького «ребенка»… Ну, как бы назвал свою собаку русский человек, живущий в Венеции? Ну? Догадываетесь? Правильно! Дожик!

И вот теперь, пока Мария допивала свой кофе и уносилась мечтами неизвестно в какие далекие дали, Дожик отчаянно боролся с собой: ему так отчаянно хотелось сначала разогнать бесстрашно клюющих крошки чуть ли не у самого его носа надоедливых голубей, а потом, не снижая скорости, умчаться в сторону Большого канала, с разбега нырнуть в воду и плавать, плавать, плавать – не будь он чистокровной итальянской водяной собакой! Лишь нежелание огорчать хозяйку и воспоминание о проклятых гондольерах, которых пес ненавидел всеми фибрами своей собачьей души, удержали Дожика от этих подвигов. Но что-то уж больно долго сегодня Мария сидит в своем любимом кафе; просто никакого терпения не хватит! Сначала пес лежал, закрыв глаза и притворившись спящим, потом встал на задние лапы, положив передние на колени хозяйке и преданно заглянув в глаза, наконец, призывно тявкнул и потыкался носом в ее ладони.

– Ну, все, все. Идем. Просто я замечталась, как мы все вместе – заметь вместе с тобой, ведь все равно тебя оставить не с кем – поедем зимой на мою родину, в домик моей бабушки, в Верею. Вчера Риккардо мне обещал такой подарок на Рождество; у него ведь тоже будут каникулы. Дожик, ты увидишь настоящую русскую деревню, настоящий снег. Ты знаешь, что такое снег?

Дожик не знал, но преданно завилял хвостом и с того дня тоже стал ждать поездки к этому неведомому снегу – ведь хозяйка может предлагать лишь что-то очень-очень хорошее.

Дни летели незаметно. Наступило Рождество, а за ним и долгожданная поездка. Вылет из аэропорта Марко Поло и сам полет Дожик помнил плохо; его посадили в тесную переноску, совершив таким образом форменное насилие над свободолюбивой собачьей личностью, разлучили с хозяевами, куда-то повезли. Порядком разволновавшись, чувствуя себя обманутым, и обидевшись на весь свет, пес, наконец, заснул тяжелым и неспокойным сном. Уже в Москве, пока Риккардо оформлял прокат машины, Мария освободила Дожика из «переносной тюрьмы», взяла довольно тяжелого пса на руки, почесала его курчавую шерстку. Успокоившись, уставший и измученный Дожик снова заснул и даже не почувствовал, как Мария, сев на заднее сиденье машины, положила его голову к себе на колени и всю долгую дорогу до Вереи продолжала почесывать ему шейку и за ушком…

Мягко дернувшись, машина остановилась. Дожик проснулся, радостно вскочил и нетерпеливо царапнул лапой дверцу. Дверца открылась, Дожик выпрыгнул из теплого, пахнущего кожей салона и… сначала в панике запрыгнул обратно. Перед ним, насколько хватало глаз, расстилалось море белой, сверкающей, холодной на ощупь пены! Страшно! Но любопытство взяло вверх. Осторожно потрогав одной лапой пену и поняв, что она не опасна, Дожик предпринял вторую попытку выйти из машины. Теперь он всеми четырьмя лапами утопал в чем-то прохладном (жесткая и густая шерсть лаготто одинаково хорошо защищала и от жары, и от холода), в чем-то пахнущем невероятной свежестью, в чем-то очень приятном. Внезапно пес почувствовал, словно в каждой клеточке его существа пузырьками начинает вскипать острая радость. Захотелось бегать по этой пене, прыгать в нее, подбрасывать ее носом в воздух, валяться в ней на спине!

– Ну, чего ты замер? – подбодрила Дожика Мария. – Это и есть снег! Я же тебе обещала, что будет весело!

Разрешение было получено. Пес начал самозабвенно носиться по снегу – благо поле, покрытое нетронутым снежным покрывалом, начиналось прямо за воротами бабушкиного дома. Зимой темнеет рано, но от снега исходил такой волшебный, чудесный свет, что Дожик был буквально очарован открывшейся перед ним совершенно фантастической картиной: снег сверкал и переливался от не выключенных до сих пор фар машины, на него ложились таинственные тени, на горизонте темнела темная полоса леса, а позади призывно горело неярким уютным светом окно маленького домика с нахлобученной на крышу такой же сверкающей мохнатой шапкой.

Наконец, набегавшись и извалявшись в снегу по самые уши, Дожик влетел – ему действительно казалось, что у него за спиной выросли крылья – в сени. «Интересно, – думал пес, – эта пена, этот снег, на вкус совсем как вода. А каково мне будет, когда она высохнет на моей шкуре?» Зайдя в теплую комнату, Дожик стал внимательно следить за «испачканными» в снегу лапами. И вдруг… Чудеса продолжались – белая пена внезапно превратилась в воду! «Это что же такое получается? Снег – это русская вода? А снежное поле около дома – это просто русский канал, как у нас в Венеции?» Дожик осторожно снова выглянул за дверь: он опасался, что вот сейчас на белом покрывале появятся вездесущие ненавистные гондольеры. Но ничто и никто не нарушал покоя зимней ночи…

Всю неделю, которую Мария и Риккардо провели в Верее, Дожик не мог до конца насладиться снегом. Пес понял, что в снег можно прыгать, можно нырять, в снегу можно валяться, закапываться самому и копать глубокие норы, снег можно жевать и «вспахивать» носом – короче, снег был универсален и поэтому прекрасен! А главное, снег вполне способен заменить собой воду, которую Дожик так любил.

Уезжая домой, и вновь терпя ужасные унижения и волнения в аэропорту, пес твердо знал одно: он будет скучать по снегу и ждать – с нетерпением, с ностальгией! – новой поездки на волшебную родину своей любимой хозяйки, где есть такое чудо СНЕГ!

…Утомившись после длительной прогулки, Дожик спал. На этот раз они с Марией гуляли почти целый день: останавливались, как всегда выпить кофе на площади Сан-Марко (кофе, естественно, пила одна Мария, а псу пришлось вновь скучать, считая жирных голубей), прошли до самых Королевских садов и возвратились, обойдя строгий классический фасад театра Ла Фениче, со стороны Рио-делла-Верона. Псу снился странный и необыкновенно приятный сон. Он видел Венецию, укутанную снегом: мохнатые снежные шапки покрывали купола и башенки собора Сан-Марко, свешивались с крыши Дворца Дожей (Дожик почему-то считал этот дворец своим, хотя даже никогда не бывал внутри); в глубоком снегу тонули зловредные голуби; снег заполнял вместо воды все каналы, словно ноздреватое тесто переполнял собою берега и выливался в улицы и переулки… То здесь, то там в снежном плену навсегда застыли остовы брошенных забытых гондол… А главное – в этой новой прекрасной снежной Венеции больше не было ни одного гондольера!

КОТТЕДЖ «У ПОГИБШЕГО АЛЬПИНИСТА»

Поселок Успенское был расположен в удивительно красивом месте – на высоком холме недалеко от Клязьминского водохранилища. Относительная близость к Москве и одновременно провинциальный покой и уют привлекли в свое время в эти места профессора кафедры стилистики русского языка МГУ Владимира Ильича Нарышкина. Он оставил свою столичную квартиру сыну (с женой Владимир Ильич уже давно был в разводе), купил в Успенском полуразвалившийся дом у самого подножия холма, перестроил его по своему вкусу в добротный современный коттедж и переселился сюда «насовсем» вместе с огромным сенбернаром Ингуром. (Наконец-то псу с габаритами упитанного теленка был предоставлен загородный простор и свобода от пусть и четырехкомнатной, но все равно типовой московской квартиры на пятом этаже!)

Профессор обладал внешностью, которую принято называть благообразной: высокий лоб, благородный овал лица, окладистая густая борода – своим обликом Нарышкин неуловимо напоминал писателя Ивана Сергеевича Тургенева и среди коренного населения Успенского вскоре заслужил прозвище Барин. Ингур же действительно отличался богатырскими размерами: на одной из международных выставок он был признан самым крупным сенбернаром Москвы. При этом, по словам хозяина, «был добрейшей души человеком». Однако, местные жители верить этому решительно отказывались и на всякий случай сторонились здоровенного пса, рассказывая друг другу различные ужасные байки о «кровожадном чудовище, появившемся у них в окрестностях». Нарышкина все эти глупости трогали мало. Он вел спокойный уединенный образ жизни и без особой надобности не вступал в тесный контакт с аборигенами.

А вот Ингур, наоборот, вступал. Но исключительно с собачьими аборигенами. Несмотря на все усилия хозяина свести его проделки к минимуму, он периодически сбегал со своего участка и отправлялся улучшать породу. В самое короткое время успенские дворняжки приобрели могучую стать и характерную бело-рыжую окраску, став грозой посягающих на их территорию пришлых собак с расположенной неподалеку туристической базы.

…Трагедия произошла прошлой зимой. Пропал муж продавщицы сельпо Людмилы Васильевны Сёминой. В самые трескучие морозы конца января ее Коляна (когда-то его уважительно величали Николаем Матвеевичем) безуспешно искали по домам дружков-собутыльников. По Успенскому поползли зловещие слухи, что «жуткая собака Барина сожрала Коляна и даже косточек не оставила», пока, наконец, обмороженное тело бедолаги не было найдено в глубоком сугробе действительно в двух шагах от коттеджа профессора. Как это ни покажется странным, но именно последнее обстоятельство способствовало затуханию ненужных слухов. «Еще один “альпинист” преставился» – сочувственно вздыхали подруги Людмилы Васильевны, у которых мужья также не отличались трезвым образом жизни.

«Альпинистами» на местном диалекте называли запойных алкоголиков. Все дело в том, что сельпо, где можно было разжиться заветной бутылкой, находилось на самой вершине холма, и подъем к нему был настолько крут, что и трезвому человеку без должной физической подготовки приходилось по пути пару раз останавливаться, чтобы перевести дух. Осенняя слякоть, зимний гололед, весенняя распутица и летний зной становились настоящими преградами при «восхождении на успенский Эверест». Нетвердо стоящие на ногах «альпинисты» часто оказывались не в состоянии доползти до цели и скатывались к подножию холма, буквально к калитке нарышкинского коттеджа, где их и подбирали трезвые родственники, осыпая первостатейной руганью. Если же зимой, особенно в сильный мороз, незадачливого «альпиниста» находили не сразу, то шанс получить обморожение, а то и заснуть вечным сном для того становился очень высоким. К сожалению, Колян был уже не первым в сем печальном списке…

Приближался Новый год, а за ним еще целая череда зимних праздников. В преддверии длительных каникул люди бегали по магазинам в поисках подарков, сметали с прилавков продукты для новогоднего стола, да и вообще пребывали в приподнятом и взволнованном настроении. «Как с цепи сорвались!» – неодобрительно думал про себя Ингур, свысока поглядывая на всю эту суету, которая не обошла стороной и коттедж Нарышкина: профессор ожидал приезда «на свежий воздух» своего сына с женой и двумя внуками, и, следовательно, тоже активно готовился к встрече Нового года. Правда, продуктами он решил запастись не в успенском сельпо, а в столичном «Седьмом континенте». В назначенный день Ингур был оставлен за старшего, и Владимир Ильич, напевая про себя веселую песенку, – предновогодние хлопоты он любил с детства и в тайне от всех домашних до сих пор, словно маленький мальчик, ожидал каждую волшебную ночь хоть какого-нибудь чуда – уехал в город.

Как только за хозяином закрылись ворота, Ингур, не теряя драгоценного времени, со всей прытью, на какую было способно его могучее тело, бросился к заветному подкопу в углу забора в самом дальнем конце сада, скрытом за буйно разросшимися кустами бузины, ныне почти полностью засыпанными снегом. (Про этот последний путь к свободе хозяин еще не успел разведать и безжалостно ликвидировать, как все предыдущие.) Нужно скорее использовать данный судьбой шанс! Тем более что у Ингура уже давно было назначено свидание с одной очень миленькой дворняжечкой, с которой они регулярно переговаривались через высокий забор, мечтая об ожидающем их в будущем счастье.

Именно сегодня Ингур собирался рассказать любимой о своей самой заветной мечте. Далекие предки его носили гордое звание собак-спасателей, отыскивающих в горах потерявшихся людей, откапывающих в глубоких сугробах жертв лавин; люди жизнью своей были обязаны собакам! А что за судьба досталась потомку столь славного рода? Бегать по двору и пугать деревенских хулиганов? Вот если бы удалось хоть раз в жизни кого-нибудь спасти! А то откапывать ему доводилось лишь лазы под забором.

С такими мыслями Ингур выбрался на свободу, отряхнулся, призывно громогласно гавкнул, чтобы дворняжечка, издали услышав этот боевой клич, заранее ожидала прибытия своего рыцаря, и бодрой рысью стал огибать родной участок. Вдруг какой-то еле уловимый звук, идущий из недр высокого сугроба (зима в этом году выдалась снежной, Владимир Ильич регулярно расчищал дорогу перед воротами, сугроб вырос чуть ли не вровень с забором), заставил его остановиться и прислушаться. Звук повторился, только еще тише; лишь чуткое ухо собаки и могло воспринять этот даже и не стон, а вздох – вздох, просящий о помощи. Не раздумывая ни минуты, Ингур стал сильными лапами быстро-быстро разгребать снег.

… Впоследствии Людмила Васильевна Сёмина не уставала вновь и вновь рассказывать всем желающим, что она пережила в самый канун Нового года. Уже собираясь закрывать магазин, в густых зимних сумерках продавщице было видение. «Гигантская бело-рыжая собака возникла будто ниоткуда, а в страшной пасти она, словно пушинку, несла Петюню, деверя моего непутевого, алкоголика проклятого, который как раз Коляна-то моего и спаивал вечно; вот теперь и сам допился до чертиков, то есть до гигантских собак с другой планеты!» (Сёмина, видимо от пережитого стресса, забыла, что «гигантских собак-инопланетян» видел наяву не Петюня, а как раз она сама.) «Что же было дальше?» – затаив дыхание, спрашивали благодарные слушатели продавщицы, ожидая развязки кровавой драмы. «А ничего не было! Собака положила Петюню на порог и исчезла во мраке. Петюня был весь в снегу, холодный; пришлось его, алкаша, самогоном отпаивать. Так этот гад и не простудился даже! И как оказался у меня в магазине, и про собаку эту вообще ничего не помнит. А знаете, собака-то была чем-то очень похожа на собаку нашего Барина, только во много раз больше и страшнее!»

… Ингур, сидя на вершине холма, смотрел на далекие звезды и рассказывал небольшой серенькой дворняжечке, доверчиво прижавшейся к его теплому мохнатому боку, о том, как сегодня сбылась его самая заветная мечта. Он, как заправская собака-спасатель, нашел в глубоком сугробе замерзающего человека, откопал его и потащил к людям. Вокруг возвышались одни безликие заборы, не было ни души, и лишь вдалеке призывно светились окна магазина, куда его хозяин ходил исключительно за хлебом, который, по его словам, «очень вкусный, не крошится и вообще не чета московскому». Тащить в гору бесчувственного человека собаке, даже такой сильной, как Ингур, было очень тяжело. К тому же от этого человека невыносимо пахло чем-то мерзким, резким, отвратительным! Но долг собаки-спасателя не позволил бросить неприятную ношу, а велел довести дело до конца. С трудом дотащив спасенного до магазина и сдав его «с лап на руки» находившейся внутри продавщице, Ингур почувствовал, что может, наконец, бежать на свидание. (Тут он наклонил свою лобастую голову и нежно коснулся носом уха серенькой дворняжечки, которая отныне должна гордиться своим возлюбленным и щенков воспитать благородными и бесстрашными, «как папа».)

… Вернувшись поздним вечером из Москвы, Владимир Ильич загнал машину в гараж и позвал Ингура в дом разбирать сумки – дело, в котором Ингур всегда принимал живейшее участие. Хозяин радовался наступающим праздникам и приезду родных. Он даже сообщил Ингуру по секрету, что «дожив до седин, до сих пор верит в чудо». «И очень мудро, нашел чего стесняться!» – подумал про себя Ингур, с которым настоящее чудо уже произошло. Даже два чуда! Во-первых, неожиданно сбылась его самая заветная мечта – он спас жизнь человеку! А во-вторых, благодаря тому, что Ингур успел вернуться домой со свидания вовремя, хозяин в очередной раз не заметил лаз под кустами бузины. А значит, есть шанс не только увидеться со своей возлюбленной, но и, кто знает, спасти кого-нибудь еще. Ведь год-то только начинается!

КТО СКАЗАЛ «ЧАУ»?

Вечернее гуляние подходило к концу, да и погода не располагала к долгим прогулкам. Уже с утра хмурилось, дул пронизывающий ветер, а потом, несмотря на апрель, вернее, просто проигнорировав данное обстоятельство, с неба вообще повалил снег, да такой, что сам январь бы позавидовал! «Опять сейчас заставят лапы в ванне мыть», – с безнадежной тоской подумала Маша, брезгливо шлепая по грязной жиже, в которую за день превратилась тропинка в парке. Для хозяев Маши непогода действительно составляла целую проблему: попробуйте-ка заставить 30 кг живого веса залезть в скользкую ванну, а потом отмывать там заляпанную глиной шерсть, густотой соперничающую с медвежьей?

Кстати, медведь, как считала сама Маша, имел к ней самое прямое отношение. Она принадлежала к древнему и славному роду чау-чау, которые, как всем известно, происходят не от каких-то там облезлых волков, а от гордых и могучих медведей! Что, не известно? Известно, но не всем? Версия, мягко говоря, подвергаемая сомнению? Пусть сомневаются всякие завистники, а чау-чау поистине отмечены богами: они «собаки, которые лизнули небо». Есть еще у кого-нибудь такие синие языки? Нет? Вот то-то! Тогда сидите и молчите!

Правда, когда-то давно, когда хозяева Маши только мечтали о щенке чау-чау (в выборе породы сомнений не было ни минуты), они хотели взять мальчика и назвать его Мишей – Миша-медведь, ведь это так логично! Вот только по приезде в питомник, всякая логика отступила перед женской красотой и зовом сердца. Будущая Маша только взглянула прямо в душу своим будущим хозяевам, и никаких «Миш» они уже больше не смотрели. Кстати, логика особо не пострадала – получив свое имя, огненно-рыжая красавица стала «Машей и медведем в одном флаконе»!

Росла Маша в атмосфере любви и ласки, и росла, надо сказать, очень быстро. Так, например, любимая плетеная лежаночка (как было здорово в нежном щенячьем возрасте самозабвенно точить зубки, грызя по краям мягкое дерево!) с мягким матрасиком вскоре перестала вмещать «могучую медведицу». Но по-прежнему оставалась неприкосновенным священным местом, куда можно было при желании приклонить голову. Но – самое главное! – под матрасиком находился «схрон» недогрызенных косточек и недоеденных «вкусняшек», припрятанных, как говорят люди, «на черный день» (На ночь что ли? Что ж, неплохая идея!). Будь ее воля, к своим сокровищам Маша не подпускала бы вообще никого. Особенно мерзкое и периодически угрожающе рычащее чудовище без головы, но с длинным хоботом, называемое хозяевами «Пыльным Сосом». Зачем они держали этого урода в доме, Маше было совершенно непонятно. А ведь коварный «Пыльный Сос» явно покушался именно на машин «схрон», со свистом извиваясь и вырываясь из рук хозяйки в непосредственной близости от заветного матрасика. В ответ Маша тоже начинала рычать, чтобы подлое чудище знало свое место и не больно-то распоясывалось. «Пыльный Сос» всегда пугался машинного медвежьего рыка и быстро отползал от лежаночки. Пожалуй, лишь эти непродолжительные стычки слегка нарушали покой и безмятежность в доме. Но в целом, Маша ни разу не пожалела о своем давнем «взгляде прямо в душу». Ни разу – до того злополучного вечера…

Уже при выходе из парка Маше вдруг показалось, что ее кто-то зовет. Но зовет не по имени, а тихо и жалобно поскуливает: «Чау-чау-чау». Причем настолько слабо, что получается, скорее, «ау-ау-ау». Отбежав к ближайшим кустам, она раздвинула носом нижние ветки – звук явно шел оттуда – и увидела кого-то маленького, трясущегося, мокрого и абсолютно несчастного. Любимая хозяйка тоже подошла и заглянула под куст. «Э-э, бедолага, да как же ты здесь оказался? Ты ведь замерзнешь и пропадешь. Что ж, выбора у нас нет. А ну, иди сюда. Маша, ты должна стать этому сиротке родной матерью. Я на тебя надеюсь». С этими словами хозяйка подняла и спрятала найденыша за пазухой. Маша заволновалась: с одной стороны, хозяйка надеется на нее, да она и сама ни за что не обидит маленького; но с другой – ведь его несут домой, к ней домой, на ее территорию, которую она охраняет, а кто знает, что взбредет в голову этому «сиротке», когда он согреется, отъестся и освоится? Но, как сказала хозяйка, выбора все равно не было…

Дома, отмытый в ванне и накормленный молоком, бесформенный грязный комочек превратился в огненно-рыжего пушистого котенка, которому было от силы месяц от роду. «Судя по расцветке, он явно твой родственник, Маша, – смеялись хозяева. – А звать его мы будем Кузькой. Это Кузьма значит!» (Рыжий кот Кузьма – логично, не правда ли?)

Маша ошарашено смотрела на мохнатый комочек, сыто жмурящийся от света люстры. И ей никак – ну совсем! – не хотелось становиться «Кузькиной матерью»! А выбора по-прежнему не было…

Ночью Маша испытала первое разочарование. Кровать – эта святая святых хозяев, почти такая же священная, как машин матрасик, – была нагло оккупирована уже немного осмелевшим котенком. Справедливости ради нужно отметить, что не им самим – это хозяйка взяла его к себе на подушку. Хозяин не возражал. И все это притом, что самой Маше влезать на кровать категорически запрещалось! Ну и где, скажите, справедливость? Если тебя без роду и племени нашли грязным и голодным в парке, а не вырастили с отличной родословной в приличном питомнике, значит, уже все позволено? «Кто был ничем, тот станет всем»? Маша тяжело вздохнула и уронила голову на любимый матрасик.

Но это было еще только начало. Наутро, вернувшись с прогулки, Маша обнаружила вконец обнаглевшего Кузю возле своей миски. Причем котенок не просто находился около законной машиной собственности, а, поднявшись на задние лапки, пытался выудить передней особо лакомый кусочек! Да, что же это такое происходит, люди и собаки добрые! Уже из дому выйти нельзя? Сразу на твою еду покушаются! Маша утробно зарычала, и Кузька, неуклюже подпрыгнув, огненным шариком мгновенно «укатился» прочь, подальше от миски.

Весь день наученный уму-разуму Кузьма старался не показываться Маше на глаза. Она немного успокоилась. А вечером даже была вознаграждена зрелищем первой «стычки» котенка с «Пыльным Сосом». Чудовище по своему обыкновению свистело, шипело, ползало по комнате и грозно жужжало. А маленький Кузька вдруг вздыбил шерсть, выгнул спину и, зажмурившись, сам зашипел, не хуже своего врага. (И откуда вдруг взялась в этом тщедушном тельце такая голосовая мощь?) В сердце Маши впервые шевельнулось что-то, похожее на жалость. «Ну, куда ты без меня, глупыш? – подумала она с некоторым снисхождением. – Но раз у нас с тобой один общий враг, я тебя в обиду не дам!» Громко, на показ, зарычав, Маша с удовлетворением отметила, что чудовище убралось жужжать в другую комнату.

Прошло два дня. Присутствие в доме котенка все еще продолжало немного нервировать собаку. И кто знает, сколько бы еще продолжалось их негласное соперничество – слово «ревность» по отношению к столь маленькому существу было бы слишком пафосным, – если бы не один случай.

Итак, ровно два дня потребовалось любознательному и в меру осторожному Кузьке, чтобы приблизиться… к заветному машинному «схрону». И не только приблизиться, но и удобно устроиться на мягком матрасике, не подозревая на беду свою о тех сокровищах, что таились в его недрах. Когда Маша застигла негодника на месте преступления, то от негодования она, как говорится, «потеряла дар речи». Иначе, ослепленная гневом, она только и могла бы сакраментально воскликнуть: «Кто лежал на моем матрасике и помял его?!»

Словно огромная рыжая гора, собака с рычанием надвинулась на сжавшегося в комок и ставшего еще меньше котенка. Он и не пытался никуда убежать, а непроизвольно напрудив от страха лужу (непосредственно на матрасик!), зажмурился и жалобно заплакал: «мяу-мяу-мяу» («чау-чау-чау» – послышалось Маше). При этом он отчаянно уткнулся мордочкой в машину лапу… И женское собачье сердце дрогнуло. Маша и сама не ожидала, что вдруг волна нежности (именно волна, которая накатывает, накрывает и топит) поднимется откуда-то изнутри. Она вспомнила, как он бесстрашно вступил в единоборство с противным «Сосом», а тут, перед ней, совсем потерял голову от страха. И вместо того, чтобы проглотить обидчика на месте, Маша начала… осторожно и ласково вылизывать сначала рыжую спинку… потом зажмуренную мордашку… и вот уже всего котенка целиком – вылизывать исступленно и неистово, как вылизывала бы собственных щенков, которых у нее никогда не было…

Войдя через некоторое время в комнату, хозяева Маши (и Кузи!) обнаружили трогательную картину: Маша по обыкновению лежала головой на своем матрасике, а у нее на загривке уютно устроился наглый Кузька. Котенка почти не было видно в густой огненно-рыжей медвежьей шерсти собаки – его нежная шубка была практически такого же цвета, как и у его приемной «кузькиной» матери. Оба безмятежно спали.

Отныне они вот так и жили вдвоем, как кошка с собакой, – ДОЛГО И СЧАСТЛИВО!

ХАРЛЕЙ ДЭВИДСОН И КОВБОЙ МАЛЬБОРО

Он, как всегда, пронесся мимо на скорости, от которой заложило уши. Далеко впереди резко, с утробным рыком, развернулся и рванул обратно. При этом весь его вид выражал абсолютное счастье. Сердце Арнольда заныло от зависти. «Вот бы мне так же! И чтобы ветер в ушах! И чтобы сила и несокрушимая мощь! И свобода!!!»

Свобода для Арнольда была особенно актуальна. Затянутым в неудобный, сковывающий движения ярко-красный с белой полосой комбинезон – даром, что на спине красовалась явно издевательская надпись «Marlboro», – не очень-то побегаешь. Комбинезон Арнольд ненавидел всей душой. Но этого мало. А отношение окружающих? Вот как называют этого гордого могучего красавца? Хоть его имя Рик и ничуть не лучше Арнольда, но прозвище! «Носится, словно Харлей Дэвидсон!» В этом прозвище все – восхищение, уважение, власть. «А меня ковбоем Мальборо называют лишь из-за дурацкой надписи на комбинезоне. Да еще с насмешкой! Ну, какой я ковбой, когда даже любимая ретриверша Молли в мою сторону не глядит, предпочитая заигрывать с Риком? Даже и не понюхает никогда, как будто меня вообще не существует! Не говоря уж о том, что и имечко-то мое мне не подходит. Арнольд! Арни! Думаете, Шварценеггер? Это я-то? Уж лучше бы меня каким-нибудь Тролликом, Тошкой или хоть тем же Риком назвали. Меньше издевались бы потом».

Что ж! Наверное, Арнольд был по-своему прав. Когда ты собачка породы гладкошерстный чихуа-хуа, то ни о каких «ковбоях» мечтать не приходится.

Тем временем Рик – крупный палевый лабрадор, – отдышавшись после стремительно бега, тоже предавался невеселым размышлениям. «До чего же несправедлива жизнь! Нет у меня иной радости, кроме как, умудрившись вырваться от хозяйки, с поводком на шее побегать, пока не поймали, по берегу городского грязного пруда. Ну, да еще иногда залезть в эту лужу. (Последнее, пожалуй, действительно счастье, и наплевать на последующее наказание в виде мытья в ванной с вонючим шампунем, “пахнущим зимней свежестью”. Вот гадость!) Никто никогда не возьмет меня на ручки, когда я, усталый, бреду домой после долгой прогулки. Никто не уложит в свою постель на мягкую подушечку. Наоборот, когда я днем поваляюсь на диване в отсутствие хозяев, мне вечером выволочку устраивают: мол, я своей шерстью всю обивку изгваздал! Подумаешь, крупная собака! А, может, я в душе китайская хохлатая! Может, я ошибка природы и должен был родиться, к примеру, чихуа-хуа. Вот везет же некоторым, вроде этого Арнольда! Его-то, небось, не моют “зимней свежестью”: костюмчик не дает испачкаться. Да и с именем повезло. Звали бы Арнольдом меня, хоть солидно бы звучало. А то обозвали Риком, словно таксу какую-нибудь, а на диван не пускают!»

Обе собаки не знали одну истину: бойся своих желаний, ибо они могут сбыться. Видимо, им уж настолько хотелось поменяться судьбой, что однажды случилось чудо. Столкнувшись на очередной прогулке нос к носу, они посмотрели друг другу в глаза и…

В следующее мгновенье Арнольд легким движением плеча уже тащил хозяйку Рика через кусты к вожделенной, пахнущей тиной, прохладной прудовой водичке. «И чего это мне вдруг так купаться захотелось? И где!» – не успел удивиться Арнольд, как в кустах к нему подбежала Молли и не только ПОНЮХАЛА, но призывно замахала хвостом и, толкнув лапой в спину, пригласила поиграть!

Тем временем Рик, поначалу еще не вполне освоившийся с комбинезоном, который оказался на поверку ужасно неудобным, был подхвачен на руки хозяйкой Арнольда. Под ласкающие слух слова: «Ты устал, мой песик! Пойдем домой, покушаем и отдохнем!» – Рик устроился поудобней и ПОЕХАЛ к себе домой (вернее домой к Арнольду), глядя на окружающий мир с высоты человеческого роста.

«Вот оно, счастье!» – подумалось одновременно обеим собакам. Жизнь явно удалась!

Придя с гулянья, Арнольд (теперь уже Рик), как обычно, направился было к дивану (в типовых квартирах спального района можно без труда ориентироваться, даже попав туда впервые и будучи собакой), но был остановлен гневным окриком: «Нет, вы посмотрите на него! Совсем совесть потерял! А ну, быстро в ванну!» Последующая затем процедура не принесла Арнольду никакого удовольствия. Он привык, что после прогулки ему, максимум, обтирали лапки специальной собачьей влажной салфеточкой. А тут! «И это что же, каждый раз придется терпеть?» – расстроился было «лабрадор», пахнущий мерзкой «зимней свежестью», но тут же утешился: в конце концов, ради того, чтобы быть крупной собакой, можно пойти и не на такие жертвы.

А вот Рик (он же Арнольд) был от мытья избавлен. Не успел он порадоваться такому стечению обстоятельств, как раздался звонок в дверь – домой вернулся хозяин. «Вот, дорогая, – обратился он к жене, хозяйке Арнольда, – мы так давно это искали во всевозможных собачьих магазинах, и наконец-то я купил. Фрак и “бабочка” для нашего Арни!» При этих словах он достал яркий шуршащий пакет и достал оттуда… От ужаса Рику захотелось спрятаться куда-нибудь подальше – не будь он очень маленькой собачкой! (Настоящий Арнольд мог бы рассказать Рику, что лучше всего ему удавалось спрятаться во время празднования Нового года: под ёлкой! Подвыпившие гости настолько доставали песика своими нежностями, что он, метаясь по квартире, затаился под колючими ветками и был спасен.) Но ныне никакой ёлки в квартире не наблюдалось, и Рика очень быстро поймали. Сопротивляться было бесполезно – это лабрадору достаточно, как говориться, «показать зубы», чтобы тебя зауважали. А над бедным чихуа-хуа только посмеялись: «Ну, сторож! Будешь теперь во фраке гостей встречать!» Когда Рик через несколько минут увидел себя в зеркале, ему буквально стало плохо. Большего унижения для добропорядочного пса придумать было сложно. Из-за зазеркалья на Рика смотрело несчастное большеухое и большеглазое существо, которое язык не поворачивался назвать собакой; вместо солидного ошейника на шее болталась ужасная «бабочка», а черный фрак с белой манишкой… Честное слово, уж лучше комбинезон «Marlboro»!

Ночь никому не принесла успокоения. Стоит ли говорить, что, несмотря на мытье, Арнольд был с позором изгнан с дивана и маялся от бессонницы на жестком полу у двери. А Рик был, наоборот, буквально силой затащен в кровать (спасибо, что хоть фрак с «бабочкой» сняли!) и также не мог заснуть под жарким и душным одеялом.

На следующий день и Рика, и Арнольда утренняя прогулка никак не радовала. Арнольду почему-то совсем не хотелось тащить хозяйку в кусты «к водичке», а Рик, затянутый в мерзкий комбинезон, вообще мечтал только о том, чтобы поскорей оказаться дома (вот только бы хозяева не вспомнили про фрак!).

С едой вскоре тоже начались явные недоразумения. Будучи самим собой, то есть лабрадором, Рик обожал погрызть кости. Что может сравниться с наслаждением, когда ты, вытянувшись во весь рост, сжимаешь передними лапами исходящую невероятным ароматом здоровенную кость и то облизываешь ее, то, урча от удовольствия, прикрыв глаза, впиваешься в нее зубами! А этот хруст! А этот вкус! Хр-р-р!.. Но не тут-то было. У Арнольда в доме не было никаких костей. Более того. Их ему грызть НЕ РАЗРЕШАЛИ! Увидев, как Рик схватил на прогулке какую-то затрапезную малюсенькую косточку, обклеванную воронами, хозяйка подняла крик и вообще унесла Рика домой, предварительно зашвырнув вожделенную косточку вне пределов досягаемости.

А Арнольд, всю жизнь привыкший к специальному нежному корму для маленьких собачек премиум-класса, чуть инфаркт не получил, когда перед ним поставили здоровенную миску, наполненную кашей с жесткими и оттого совершенно несъедобными, по его мнению, «неопрятными» кусками мяса. Голод взял свое, и Арни ничего не оставалось, как все-таки отведать «эту плебейскую еду». Но впервые за всю свою жизнь он не получил от трапезы никакого наслаждения.

Так прошло несколько дней. Оба пса приуныли; у хозяев даже закралось сомнение, уж не заболели ли их любимцы? (В таком же недоумении прибывала и Молли: Рик перестал с ней заигрывать, значит, разлюбил, изменил ей с другой? Вот только с кем: с молоденькой и наглой боксершей Бони или вообще, не дай Бог, с толстушкой мопсихой Бэллочкой?)

А оба незадачливых «друга по несчастью» больше ни о чем и мечтать не могли, как о том, чтобы снова вернуться «в свою породу». Но, как известно, самые сильные желания когда-нибудь обязательно сбываются. В очередной раз столкнувшись на прогулке, Рик и Арнольд посмотрели друг другу в глаза и…

Лабрадор Рик еще никогда так не носился по берегу пруда, «с мотоциклетным рыком», не обращая внимания на окрики хозяйки, и всем своим видом выражая силу, мощь и наслаждение свободой.

«А комбинезон-то, оказывается, вполне удобная штука. Мне тепло, грязь не попадает на нежную шестку, да и движения он вовсе не сковывает, глупости все это!» – думал про себя чихуа-хуа Арнольд, семеня возле ноги своей обожаемой хозяйки.

Мимо наперегонки с успокоившейся насчет верности своего любимого Молли в очередной раз пронесся радостный Рик.

И глядя им вслед, Арнольд подумал: «А ведь Бэллочка ничуть не хуже этой огромной Молли. Да и мне явно симпатизирует. Кстати, вон и она». Глядя в огромные карие глаза своей новой возлюбленной, Арнольд почувствовал себя абсолютно счастливым.

ИСТОРИЯ С ИСТОРИЕЙ

Как только хозяин удалился, я не замедлил взобраться на стол и улегся среди бумаг, что доставило мне неописуемое блаженство. Я ловко раскрыл лапой лежавшую на столе довольно объемистую книгу и стал пробовать, не удастся ли мне разобрать печатные знаки.

Э.Т.А. Гофман. Житейские воззрения кота Мурра

Двор «профессорского» дома на Юго-Западе Москвы представлял собой настоящий оазис тишины и покоя посреди суеты, гвалта и бешеного ритма жизни столицы. «Профессорским» местные жители называли этот дом потому, что в свое время именно в нем получили новые благоустроенные квартиры семьи столпов российской науки из крупнейшего московского вуза, слава которого гремела на всю страну и за рубежом. С тех пор в самом доме и во дворе его, под тенью лип и тополей, протекала совершенно особенная жизнь, перенося даже в самые мелкие бытовые проблемы атмосферу диспутов, конференций, острых научных дискуссий, диссертационных прений: профессия, как известно, обязательно накладывает на человека свой отпечаток. Другими словами, здесь не просто кипятили воду, но «изменяли ее агрегатное состояние», не сермяжно ходили в магазин, но «приобретали средства для поддержания процесса жизнедеятельности», не пошло выбрасывали мусор, но «избавлялись от бесполезных остатков бренного материального существования».

Домашние любимцы жильцов «профессорского» дома все как один были подстать своим хозяевам: особенно собакам свойственно, как известно, со временем приобретать даже внешнее сходство с «братом своим старшим». Вот только люди вряд ли замечают, что их питомец еще и начинает постепенно интересоваться теми же проблемами, что занимают их самих.

Более других на ниве последних научных достижений отличался керри-блю-терьер – недаром представителям этой породы присущ недюжинный, почти человеческий ум – академика Вилеонара Серафимовича Томасенко. В свое время Томасенко пользовался непререкаемым авторитетом среди ученых-физиков; ему прочили чуть ли не Нобелевскую премию за новейшие теории в области нанотехнологий, но… На свою беду академик резко сменил сферу деятельности и стал разрабатывать «новейшие теории» в области исторической науки. Что послужило толчком к столь кардинальной перемене, повлекшей за собой потерю с таким трудом добытого доброго имени ученого, осталось тайной для всех, включая собственную собаку Вилеонара Серафимовича. Однако, в отличие от последнего, пес от исторических штудий своего хозяина только выиграл. И приобрел непререкаемый авторитет «настоящего историка» среди своих соплеменников: ротвейлера Велизария, живущего в семье известного археолога, и болонки Милицы, хозяйка которой – опять же доктор исторический наук – подвизалась на ниве революционного движения XIX века.

Саму же восходящую звезду звали, согласно собачьему паспорту, Людвиг Барон ОʼНил Штокхаузен. Но к тому времени, когда он вступал в пору «расцвета сил», Томасенко как раз доказал в одной из своих работ, что император Священной римской империи Людвиг Баварец и великий князь Киевский Ярослав Мудрый – одно и то же лицо. Пес был тут же из патриотических соображений переименован в Ярослава, автоматически став Яриком. Это обстоятельство его совершенно не огорчило – вот Велизарий уже давно откликался исключительно на Валика, и ничего! Даже Милица потешаться перестала. Однако, как известно, именно имя имеет основное влияние на судьбу. Как только Людвиг стал Ярославом (Мудрым!), его обуяла настоящая страсть совершить прорыв в истории. В ИСТОРИИ СОБАЧЬЕГО РОДА!

Постепенно овладев в совершенстве методом академика Томасенко, Ярик начал собственную научную деятельность. Месяца не прошло, как он, яростно потрясая в доказательство своей правоты бородой – гордостью всех без исключения керри-блю-терьеров, – просвещал во дворе потерявших от изумления дар речи Валика и Милицу.

– Вся наша история сфальсифицирована зловредными собакофобами. И там, где героические подвиги на самом деле совершали собаки, в современной искаженной версии почему-то появляются другие животные. Вот, например, обратимся к древности. Говорят, что гуси спасли Рим. Но только задумайтесь! Что в действительности могут эти абсолютно безмозглые птицы? Щипать траву и прохожих за ноги, да орать дурными голосами. Но вот если прочитать слово «гусь» справа налево, то получится… что?

– Что? – испуганно пискнула Милица.

– Звонкая «г» преображается в глухую «к»; добавляем множественное число. Ну? Правильно! Вы все поняли правильно. Рим спасли собаки-амазонки!

Толстый Валик от напряженной работы мысли высунул кончик языка и неуклюже плюхнулся на свою объемистую «пятую точку». А Милица при упоминании о собаках-амазонках пришла в неописуемый – поистине щенячий – восторг. То, что все «доказательства» новоявленного «историка» строились на базе русского языка, о котором вряд ли слышали в Древнем Риме, никого не смущало, включая самого оратора. Все-таки все они были собаками, и овладение – на таком уровне! – любым человеческим языком для них уже являлось вершиной умственных возможностей.

Однако гений-Ярик не собирался останавливаться на достигнутом. Это был действительно необыкновенно одаренный пес, и через несколько дней он ошарашивал своих благодарных слушателей новыми познаниями в области уже иностранных языков и мировой мифологии.

– Кто такие слоны Ганнибала? (Не отвлекайтесь! Этот самый Ганнибал нас совершенно не интересует; сосредоточим все свое внимание на слонах!) Итак, слово «слон» по-английски звучит как «элефант». Разбиваем на составляющие – получаем «эльф» и «ант». Другими словами – в переводе опять же с английского – «тетя эльфа». В мифологии Британских островов говорится, что у эльфов были заостренные уши, и они далеко не отличались габаритами троллей-великанов. Подходят ли под данные характеристики слоны? Никак не подходят. Значит, у этого никому не известного Ганнибала были не боевые слоны, а боевые доберманы!

– Но ведь от природы уши у этих зазнаек-доберманов не заостренные, а висячие, как у всех нормальных собак, – попытался превратить монолог Ярика в дискуссию Валик, черные бархатные уши которого аккуратно облегали его довольную круглую физиономию.

– Я ждал этого вопроса, – борода Ярика победно взметнулась вверх. – Но ведь никто не будет отрицать, что тенденция отмены купирования ушей и хвостов у собак является современной. А это значит, что как-раз-таки в древности она и существовала! Следовательно, Ганнибал лично обрезал уши своим боевым доберманам!

Вскоре одних историко-лингвистических «свидетельств» Ярику уже было мало. И он стал привлекать в качестве доказательств своей «теории пассионарности собачьей расы» фольклор и литературу.

– Что собой представляет сказочный Змей Горыныч, как не позднейшее наслоение на древнегреческий миф о Цербере, в котором точно указано, что трехглавый страж подземного мира – СО-БА-КА, а не какая-то толстобрюхая (тут Валик обиженно заурчал) ящерица. Цербер – страж, а сторожевые качества собак всем известны. Позднее именно на этих отличительных чертах собачьей расы безошибочно строит свой правдивый шедевр «Огниво» великий Ганс Христиан Андерсен. Могущественный артефакт охраняют три большеглазые собаки. Другими словами, три мопса. Вы спросите, почему? Ну, во-первых, глаза «как чайные блюдца» – это прямая аллюзия на эту породу. А во-вторых, у асов-гигантов, населявших Землю еще до людей – об этом написал в одном из своих трудов мой гениальный хозяин – и мопсы должны были быть гигантскими. Вопросы есть?

Вопросов ни у кого не было. Валик и Милица слушали Ярика, явно оглушенные и подавленные безаппеляционностью приводимых им непоколебимых доводов.

В это время к теплой компании не спеша подошел новый «соискатель истины» – мохнатая бельгийская овчарка Макс. В отличие от Ярика, Валика и Милицы, Макс со своим хозяином въехали в «профессорский дом» недавно и не принадлежали к «касте научной элиты». Долгое время хозяин Макса служил на границе, беспощадно боролся с дельцами преступного наркобизнеса, и Макс был его преданным и высокопрофессиональным напарником, неоднократно принимавшим участие в опасных задержаниях со стрельбой и погоней. Выйдя в отставку, доблестный пограничник вернулся в Москву к своим родителям-ученым и, разумеется, привез с собой верного пса.

Впервые услышав разглагольствования доморощенного гения – Ярик как раз выдвигал версию о том, что в русской народной сказке «Машенька и медведи» никаких медведей быть не должно, так как всем известно, что медведь не может валяться на кровати, ибо это является исключительной привилегией некоторых избалованных собак, ну, в крайнем случае, кошек – Макс с интересом остановился. Чем дольше он слушал оратора, тем большее недоумение читалось в его умных карих глазах. Наконец, Макс не выдержал.

– Что-то я никак не пойму, зачем выдумывать разные глупости и «воровать» историю у других животных в целях доказать героическое прошлое и настоящее собачьего племени? Мой друг и коллега был застрелен на моих глазах бандитом, спасая жизнь своего хозяина; на счету одного лишь нашего питомника десятки, если не сотни, задержаний. А собаки-проводники, без которых многие слепые люди были бы лишены возможности передвигаться по улице? А собаки-лекари, которых приводят к больным детям, чтобы научить тех радоваться жизни и бороться с болезнью? А во время войны мало ли было собак, бросающихся с взрывчаткой под танки и ценою своих жизней приближавших победу? Не говоря уж о собаках-санитарах, под пулями вытаскивающих раненых с поля боя? Даже маленькие комнатные собачки (при этих словах Милица придвинулась поближе к Максу) одним лишь фактом своего существования дарят людям положительные эмоции и излечивают от печали и тоски. Я могу привести множество примеров, свидетельствующих о том, что у человека нет более преданного и лучшего друга, чем собака. Другими словами, что человеку без собаки никуда! А вы говорите «медведи»!

Презрительно фыркнув, Макс развернулся и гордо пошел к своему подъезду. Затянувшаяся пауза была неожиданно прервана ностальгическими воспоминаниями Валика о славном прошлом его родственников, которые, как оказалось, служили при московском уголовном розыске. А Милица так и продолжала с тоской смотреть влюбленными глазами на дверь подъезда, за которой скрылся герой-пограничник…

Что же касается Ярика, то, придя домой, он отвел душу тем, что яростно изгрыз только что полученный из издательства, пахнущий клеем и типографской краской авторский экземпляр нового эпохального труда академика Томасенко. В мечтах он уже собирал материал для своей будущей патриотической книги «О собаках-героях». Иногда псы поистине бывают еще и умнее людей!

---

Комментарии читателей:

Комментарии читателей: