А Гипотенуза, Макс и Ежевика пытались переконструировать самовар в самогонный аппарат. Строго говоря, уже не столько переконструировать, сколько хотя бы вернуть ему первоначальный вид. Горделивый, пузатый сияющий, он превратился в груду обломков. Впрочем, кто в праве винить ребят? Всё, что было в их распоряжении для осуществления задуманного — это молоток, четыре гвоздя, ржавый болт и прозрачная трубка от стетоскопа. Да ещё молоток доверили Ежевике, у которого сильные, волосатые, внушающие доверие мужские руки, как оказалось — растущие абсолютно не оттуда. А когда все спохватились, было уже поздно. Теперь Ежевика виновато слонялся кругом, честно напрашиваясь исправлять собственные косяки, а Гипотенуза, изначально не предназначенный для работ такого рода, листал блокнотик, исписанный корявым почерком. Листал лихорадочно, потому что это была, в общем-то, его идея. Самое смешное, что самогону, в общем и целом как бы никому не хотелось, но именно ему вдруг стукнула в голову эта идея: получится или нет. Он и до сих пор с пеной у рта готов был доказывать, что теоретически такая возможность существует, просто где-то они слегка прокололись... Но схемы-то чертил он! Схемы, в которых из-за корявости почерка сам вскорости запутался, и на которые все в итоге плюнули, постановив делать «на глазок». В ходе работы оказалось, что никто из них ничего не смыслит в этом деле. Более того, Ежевика даже не знал, как правильно держать молоток, и печальный итог этого невежества сейчас матово поблёскивал на свету кучей откровенного хлама! Макс сейчас один пытался восстановить самовар из этих обломков, как паззл, но такой метод не давал результатов, и Максим злился. Видя это, Гипотенуза сглатывал и принимался заново симулировать однозначно обречённые на поражение попытки найти что-либо в своём блокноте. Самовары чинить Макс, может, и не умел, а вот драться... Гипотенуза понимал, если будут бить, то бить будут больно, не обращая внимания на прежние заслуги и вообще на то, что у них как бы мир, дружба, жвачка... Но самовар починить в любом случае было надо! Он принадлежал старой бабке-техничке и был дорог ей как последний глаз. Денег у ребят, как всегда, не водилось, поэтому за разломанный самовар перед насупленной бабкой пришлось бы расплачиваться, чем богаты... Ну, как здоровые молодые ребята могут расплатиться с бабкой-техничкой? То-то и оно, что возить тряпкой по коридорам никому не хотелось... И поэтому они притащили это воспоминание от самовара ко мне, где мы с Максом как раз собирались сварганить свиданьице на скорую руку.

Не то, чтобы я сильно переживала из-за того, что нам не дали провести это культурное мероприятие... Иначе бы просто выяснилось, что я сегодня ночью съела весь салат, приготовленный как раз для нашей встречи... Сами посудите, разве я могла заснуть, зная, что в холодильнике стоит полная миска свежего салата с кукурузой и крабовыми палочками? Нет, я вчера честно ворочалась до двух, а потом махнула на всё рукой, вскочила и босиком прокралась на кухню. Сначала я намеревалась только выгрести все крабовые палочки, честно! Но мама ужас как мелко их режет. Поэтому пришлось зачерпывать кубики крабов в обрамлении всех остальных составляющих салата... И, что делает мне честь, я не остановилась до тех пор, пока в салате оставался хотя бы один кусочек краба, в общем, короче говоря, дочиста выела целую миску салата! На ночь! Какой ужас! Я растолстею, и Макс меня разлюбит! Не то, что бы я об этом не думала, но... Я накрыла пустую миску тарелочкой, чтобы никто не заметил, что салат отсутствует (всё равно туда никто не полезет, он ведь специально для нас «с Максюткой», и даже если папа захочет попробовать, то получит от мамы ложкой по лбу!). И надеюсь, вам приятно будет это узнать, заснула со спокойной душой, таким сладким и крепким сном, каким спят только маленькие дети и люди с нечистой совестью... К тому же, если честно, романтического обеда-ужина всё равно бы не получилось, даже если бы у нас было, что есть, потому что в этом доме нет свечей. Совсем никаких свечей! Ни огрызочка, ни огарочка! Только пустые подсвечники «под старину» в серванте — для красоты... Нам пришлось бы есть при электрическом освещении. Не знаю, как у вас, а у меня при свете люстры сразу пропадают всяческие романтические мысли. То есть совсем!

 

Но меня уже начинали раздражать эти его дружки. Действительно раздражать!

Первым это, конечно, почувствовал Гипотенуза, он вообще всегда держит нос по ветру, наверное, именно для этого ему и дан его громадный нос с широкими, нервными, постоянно раздувающимися крыльями.

— Ну, мы, пожалуй, пошли... — понуро произнёс он, в мыслях уже надраивая свою первую ступень... Ежевика кивнул. Он всегда соглашался с Гипотенузой, и очень часто оказывался прав, и только Макс, мой бедный, наивный дурачок Макс так ничего и не понял.

— Вы куда? А как же... — удивился он.

— Не... не... мы это... пойдём... — пробубнил Ежевика.

— А у тебя сейчас свидание... — великодушно подсказал Гипотенуза.

— А! — наконец, допёр Максим и взглянул на меня. Ни фига! Я была к этому давно готова— отвернулась к окну. — Я вас провожу, ладно?

— А хозяйка-то не против? — приподнял брови Гипотенуза.

— Не против, — буркнула я, не соизволив обернуться. — Пусть провожает. Авось не сопрёте ничего.

Когда Макс вернулся, закрыв за непрошенными гостями дверь, я уже успела прорепетировать Очень Серьёзный Разговор.

— Почему твои друзья, — сказала я, всё ещё невидяще смотря в окно, - пришли без приглашения ко мне домой? Если ты не забыл, у нас с тобой здесь вообще-то как бы свидание? Или это у нас такое свидание на четверых? — спросила я. — Неужели тебе со мной настолько скучно, что ты уже не можешь побыть со мной час или полтора без всех?

Макс бросился ко мне, задохнувшись, встал за спиной.

— Да... да ты что! Да я... Ну... ну... Извини! — выдал он. — Ну, прости!

Он осторожно, как будто боясь, что я его оттолкну, обнял меня за плечи. Я не отталкивала, просто стояла столбом, и не отвечала. Он меня поцеловал, обычно и неинтересно, в макушку, в волосы, в висок, потом я как бы случайно отвернула голову, чтобы он не дотянулся до лица.

— Котёнок, ну, зайка? Ну что ты?

— Так бы сразу и сказал, что я животное! — с раздражением отозвалась я. — Да извиняюсь я! Ну, ты меня прощаешь? Прощаешь? Может, мы хотя бы поговорим?

— Опять? — кротко переспросила я.

— Нет, — возмутился он. — У меня все друзья жалуются, что их девчонки только и делают, что пытаются постоянно выяснять отношения! А ты даже поговорить нормально не хочешь. Только отворачиваешься и не даёшь тебя целовать. Можно же и словами...

— Ладно, — согласилась я, чтоб он от меня отстал, — я подберу слова, и завтра встретимся часов в двенадцать у памятника на Ключевской...

 

***

Я стояла у памятника. У этого дурацкого памятника. Я стояла, и стояла, и ждала... И ждала ещё раз, и ещё много раз ждала и ждала!

Но я ждала не одна. Полузамёрзший молодой человек также наворачивал круги вокруг этой дурацкой плиты и иногда даже примерялся к ней кроссовкой, но явно стеснялся хорошенько, от души садануть по ней... И потом, я ещё могла, когда мне становилось уж совсем холодно и паршиво, для сугрева попрыгать вокруг памятника на одной ножке, он же мог ограничиться лишь быстрой ходьбой, ну, скажите на милость, что он, при девушке будет скакать, как козёл?

Мы оба начинали злиться, и ходили, и бродили вокруг этого памятника, и я уже несколько раз налетала на него, и думала, что он уже скоро взорвётся и накричит на меня, как мужчины имеют приятное обыкновение делать, когда им гадко, срываясь просто на тех, кто ближе всего. Но этот был, видимо, не совсем обычный экземплярус (то есть, не то хотела сказать, естественно все мужчины одинаковы! Такие же, как эта редиска Макс, которого я ждала здесь!), но этот сдерживался уже почти пятнадцать минут. Впрочем, он не мог ничем выгодно отличаться от своих братьев по разуму... хм... решим, что это очередная мужская причуда, что-то вроде затишья перед грозой, и молчит он лишь для того, чтоб потом сделать уж совсем глобальную пакость...

Мы снова ходили кругами, и я всё это время подозрительно на него пыхтела. Но вдруг, когда мы в очередной раз разминулись на очередном круге, он вдруг схватил меня за локоть. «Ну, всё, началось, — решила я. — Ой, мамочки мои родные, началось... Щас орать будет!»

Но он только сказал очень решительно:

«Девушка, вот вы какое больше всего мороженое любите?»

— Шоколадное, — от неожиданности созналась я.

— Шоколадное? — спросил он, и даже, по-моему, чуть-чуть улыбнулся... Чуть-чуть. — И в тёмной-претёмной шоколадной глазури? И ещё - чтоб много-много орехов? Да? — Да, — улыбнулась я.

— Ну, надо же, какое совпадение! Я вот тоже, представьте себе, люблю его именно так! А сейчас холодно... Давайте будем есть его прямо на холоде, большущими кусками!

— Давайте... — согласилась я.

И мы купили. По три эскимо, чтобы мучиться и не знать, как удержать их в руках. Чтобы давиться шоколадом, обжигаться холодом, и чтоб зубы ломило... Было холодно, больно и смешно. Мы шли в расстёгнутых куртках, и сдёрнули с себя шапки, правда-правда, сдёрнули, совсем! у меня вот-вот грозили отвалиться заиндевевшие уши, и я предчувствовала, что мне придётся-таки нести их домой завёрнутыми в платочек... И потом, они были замёрзшие и очень красные, а мы всё шли и шли по морозу, бодро давясь ледяным мороженым. Вот превратности судьбы — в жару летом, когда надо, такого холодного не бывает! А тут прямо смёрзшееся накрепко, как эскимосское иглу, и пытаться его укусить — всё равно, что точить зубами лёд, высекая искристую стружку... А ещё мы то и дело толкали друг друга в снег, и мало того, что у нас рты и судорожно глотающие горла были забиты холодом, так ещё снег набивался везде — в расстёгнутые куртки и за воротники, стекая болезненно-горячими струйками по голому телу, и в рукава (руки моментально обветрились и покрылись чешущимися красными цыпками, блин, никакой крем не поможет!), и в ботинки, и в носки, и под джинсы, и в волосы — и всё это холодило, обжигало, размокало и хлюпало, а мы смеялись, как ненормальные!

И только когда уже не было сил смеяться, когда спустились на город ранние зимние сумерки, мы, наконец, решили, что на сегодня хватит.

— Вам... вам было интересно со мной? — робко спросила я.

— Ничего себе! Это я должен у вас спрашивать! — покачал он головой.

— Извините, что украла вашу реплику. Вы можете сами её сказать.

— Если мы сейчас будем стоять тут и повторять одно и то же, как попугаи, нас же просто засеют.

— Поздно же вы спохватились! — махнула я рукой. — Нас сегодня весь день принимают за пару сумасшедших, явно опасных для общественного порядка...

— Да? — удивился он. — Странно. А я даже не заметил... Но вам вроде было пора?

— Мне до сих пор пора... Я вздохнула? Или не вздохнула? Вот незадача, не успела запомнить момент. А это важно! Вздохнула или нет? Но я ведь точно не пожала ему руку на прощание? И даже не дала свой телефон? Как я могла не догадаться всучить ему свой телефон, впихнуть, навязать!

Мы развернулись в совершенно противоположные стороны, я бы даже сказала, скрупулезно, словно по транспортиру замеренные, противоположные, полярные стороны... Странно, я уж подумала, что ему совершенно случайно надо куда-нибудь в мою сторону или что мы живём в соседних подъездах... вам не кажется, что это бы очень неожиданный ход?

И тут до меня вдруг дошло, что я даже не знаю его имени!

— Молодой человек! — вдруг окликнула я его. Он был уже довольно далеко, я не решалась подбежать к нему, и он тоже оставался на месте. Мы кричали самым глупым образом через всю улицу... — Я вас так и не спросила! Вы тут девушку ждали?

— Да!

-И вот... вы знаете! Я завтра буду где-то часа в три ждать здесь своего парня, вот у этого памятника. Почему бы и вам завтра тоже не ждать тут свою девушку!

— А её мне надо предупреждать, что мы тут вместе будем её дожидаться? А! И ещё! как вы думаете, что моя девушка любит?

— Цветы! Как и все женщины!

— Понятно, а вот вы не в курсе случайно, какие именно цветы она предпочитает?

— Представьте себе, понятие не имею! Мы заулыбались.

 

***

Этим же вечером состоялись два прелюбопытнейших разговора.

Когда я пришла, телефон уже трезвонил вовсю. Я накрыла его курткой, чтобы он меня не раздражал и, выдерживая характер, отправилась на кухню, врачевать супом свой перебитый мороженым аппетит. Телефон звонил настойчиво, долго, нудно, с небольшими перерывами, как вздохами между трелями...

Наконец, я взяла трубку и спросила запыхавшимся, радостным голосом:

— Алло, я слушаю?

— Ты где была? — тут же завёлся Макс на другом конце провода. Ха! Он-то думал, что я тут страдаю, рыдаю, не беру трубку и накрываю курткой телефон! Разумеется, я не занимаюсь этими глупостями. То, что мой парень не пришёл на свидание, ещё не значит, что я не смогу отлично провести время!

— А, это ты, Макс! — «узнала» я.

— А кого это ты ждала? — подозрительно прикопался он. Ах, он мне ещё и претензии щас начнёт предъявлять! — Ещё раз спрашиваю: ты где была?

— На свидании! — ответила я так, что даже на другом конце провода сталопонятно, что я пожимаю плечами.

— С кем?!!!

— С тобой, — спокойно ответила я.

— Как... как... Ну, прости, прости, малыш, я случайно... так... получилось.

— Всё нормально, — произнесла я.

— Правда? — удивился он.

— Конечно, я что, без тебя не найду чем заняться?

— А чем?... Стоп, на каком ты была свидании, если я не пришёл... то есть... опоздал, да?!

— Да так... -небрежно ответила я. — Позвонила тут кое-кому. Ну, просто, понимаешь, у меня в этот день было запланировано свидание... Если один парень не пришёл, то почему бы мне не пригласить на свидание другого, верно?

— Да... ты что... Как ты... ТЫ МНЕ ИЗМЕНЯЕШЬ?

— Что ты! — мило удивилась я. — Какая измена, слюшай... Просто подумаешь, хорошо провела время с парнем, который мне нравится! Что в этом такого?

— Что такого? Что такого? Это, вообще — то, как бы и называется изменой!

— А... — покивала я с глубокомысленным видом. — Спасибо, что просветил!

— А ты что, не знала? — поразился он, и я почувствовала, что у него начинает медленно ехать крыша.

— Представь себе, нет. Никогда вот так раньше не делала!

— И больше не будешь? — настырно спросил он.

— Не будешь на свидания не ходить! — вспылила я и бросила трубку.

После чего навалила на телефон ещё три куртки и кинулась ничком на диван, собираясь заплакать. Интересно, я навалила куртки на телефон, чтоб его не слышать, а сама всё время прислушивалась... И когда мне казалось, что я слышу приглушённый синтепоном звонок, я бросалась к аппарату, расшвыривала куртки и прикладывалась к пластмассовому боку ухом. Но телефон молчал. Более того, он уже почти остыл, а ещё недавно был просто-напросто раскалён от собственного визга...

В этот вечер Макс так и не позвонил.

 

***

Когда я вернулся домой, первым делом мама крикнула из кухни:

— Как прошла встреча с Верочкой?

— А? Что? Да нормально, — ответил я и как бы невзначай поинтересовался:

— А она что, не звонила?

— Нет, — удивилась мама, но потом сама для себя придумала объяснение: - А! вы наверно договаривались созвониться... Эх, дети, дети! Ни минуты друг без дружки не могут! — умилилась она. Видимо смогла, мрачно подумал я. Странно, она даже не звонит, чтобы извиниться! Хотя... Верочка так всё обернёт, что как всегда я же окажусь виноватым... Нет уж, спасибо! пусть лучше молчит! Или наврёт, что думала обо мне, и думала так усиленно, что перепутала памятники и прождала меня у памятника... ну, скажем какому-нибудь Александру Сергеичу Лермонтову, и так замёрзла, боже мой, так замёрзла! Держаться! Не вздумать звонить ей и спрашивать, как и что! Мужскаягордость превыше всего! Я даже выдержал, пропустил три звонка зазвонившего телефона.

— Аллё.

— Арт, я пересилила свою женскую гордость и всё-таки позвонила первая, - промурлыкала Верочка.

— Угу.

— Ну, ты... ни о чём меня не хочешь спросить? — чуть помолчав, спросила она.

— Хочу, — послушно пробубнил я. — Почему ты не пришла на свидание.

— Ах! — облегчённо затараторила Верочка. — Это така-а-а-ая необычная история! представляешь, я шла и думала о тебе, и у меня так всё в голове перемешалось, и я прождала тебя не у того памятника, а у памятника... как его? Федору Михайловичу Есенину, о! а я была в совсем лёгонькой курточке, и так замёрзла, ужас! Но я ждала! А потом ка-а-а-ак вспомнила, что ты меня ждёшь на Ключевской. Вот смех-то! Та-а-ак неудобно получилось! - зашлась она.

Что я говорил?!

— Но ты-то почему не пришёл? — затараторила она.

— Куда? — задохнулся я. — К памятнику Фёдору Михайловичу... кхм... Есенину? И как бы я, интересно, узнал, что ты там?

— Ты должен был почувствовать! я тебе оттуда всё время посылала мысленные сигналы! Получается, что у меня есть с тобой связь на духовном уровне, а у тебя со мной — нету... Какой ты, Арт, недуховный...

Естественно, я же во всём виноват!

— А представляешь! — опять проговорила Верочка. — У меня новые ногти! Знаешь, такие розовенькие, с веточками и такими ма-а-а-аленьнькими брильянтиками. и тут такая веточка, и бабочка, и блёстки, и везде блёстки, просто ужас, как много блёсток! Так миленько! — Да, наверняка миленько! А когда ты, говоришь, их сделала? — невзначай спросил я.

— Как когда? — мило удивилась Верочка. — Сегодня! В салоне! А там ещё в салоне был такой симпатии-и-ичный парикмахер, он сказал, что у меня отличная причёска. Ну, поревнуй, поревнуй, мой хороший!

Ну, вот мы и прокололись.

— Угу. Сегодня. В салоне. — Я проигнорировал парикмахера. — Наверное, когда ждала меня. У памятника... Сергею Александровичу Достоевскому. Во, бабы дуры, а! Я положил трубку. Надеюсь, Верочка получила эту мыслю по нашей с ней «духовной связи» и намотала себе... На хвост. Не будет им вилять перед каждым смазливым парикмахером. На следующий день к ожиданию своей «типа девушки» с той странноватой девчонкой я готовился тщательнее, чем можно было предположить. Я даже попытался влезть в свой парадный костюм, который не надевал, Бог знает, сколько времени! Оказалось, что брюки мне коротки, а пиджак сильно жмёт в плечах.

Мама с папой сидели на кухне. Мама пила кофе, а папа, высокий и животастый, в разношенных трико читал газету.

Я спросил маму:

— Мам, мы с папой одного роста?

— Вряд ли, — проворчал отец из-за газеты.

— Нет, ну, мне так трудно судить! — сказала мама. — Ты лучше б не о росте, а об учёбе думал!

— Пап, ну встань! — сказал я.

Отец нехотя встал рядом, подобрал живот.

— На цыпочки не поднимайся! — возмутился я. Папа нехотя опустил свои пятки обратно на стоптанные тапочные задники

— Ну, одного?! — с надеждой спросил я у мамы, строго глядевшей на нас сквозь очки.

— Нет, — вынесла она вердикт. — Пока не одного. Папа шею тянет.

Я бежала к месту назначенной встречи, чтобы не опоздать. Его и так, видимо, частенько кидают со свиданиями...

— Девушки пока нет? — бодро сказала я.

— Неа! а я вот тебе... букет...

Он протянул мне маленький зелёный букетик, похожий на ёлочные ветки, если бы все иголки разом превратились в волосинки, тоненький и нежный, с большим унылым сухим зонтом посередине.

— Это что... укроп?! — поразилась я.

— Нет, — возразил он. — Это букет девушке.

— Но он же укропный!

— Вот с этим я и не спорю, — согласился он.

— Свежий укроп посреди зимы! — воскликнула я, зарываясь лицом, в эту ароматную траву.— Откуда?

— Мы на окне в горшке выращиваем, — сознался он. — У меня мама любит свежую зелень.

— Конечно! — заворчала я. — Всем розы, а мне домашний укроп с окна! Ммм... какой запах... лучше всяких духов... Вот бы мне духи с запахом укропа!

 

***

— Не надо. Все ходили бы и облизывались.

— Так... ты не забыл? Мы тут делом занимаемся! девушку твою ждём!

— А! Ну, точно! Давай купим мороженого, будем ходить и ждать!

Мы купили по эскимо, посыпали его ощипанным с моего букета укропом и стали есть.

— А, кстати! Чем твоя девушка мотивировала своё вчерашнее отсутствие?

— Ногти делала. Жутковато — розовые, — мрачно произнёс он. — А твой парень? Как, кстати, его зовут?

— Он у нас вообще мало объясняет свои действия. Если он так сделал, то так, видите ли, было надо! Макс его зовут... Да, кстати, почему ты спрашиваешь, как его зовут, и не спрашиваешь, как зовут меня?!

— Так ведь и ты не спрашиваешь! Может, ты хочешь сохранить инкогнито!

— Да ну! Галина я.

— Да, неожиданно... Я тебя буду называть Гала, можно? Я Артур, но меня все зовут Арт.

— Итак, знакомство состоялось.

Мы пожали друг другу руки, причём у меня в одной руке было эскимо, а в другой — палки от укропа, поэтому, чтобы пожать ему руку, мне пришлось взять в зубы остатки моего букета. — Ты знаешь, какая у нас на сегодня программа? — спросил он.

— Ну, будем ждать твою девушку!

— Ну, ждать её на одном месте неинтересно! Давай подождём её сначала здесь, потом там, потом в каком-нибудь кафе, потом у фонтана на другом конце города...

Мы шли, и я то и дело случайно брала его под руку, а потом опять испуганно отпускала. В конце концов, ему это надоело. Он взял мою испачканную в мороженом, липкую ладонь и сунул себе под локоть. Я прислушалась к ощущениям. Ощущения были приятными. И тут он спросил:

— Ты, вообще, к фуршетному столу как относишься?

Конечно, это щас самое главное: узнать, как же я всё-таки отношусь к фуршетному столу?!!!

— А что?

— Нет, это так, к слову. Вспомнилось, как у меня недавно отец ДР устраивал, решил по-быстрому, ну, фуршетный стол... Ну. стол-то едой нагрузили, поставили, а стулья от него— к стене! Сначала всё было нормально, а потом, когда все по первой хряпнули, то начали усиленно искать стулья... Один старичок даже пошёл так к той стене... Ему: «Ты куда, дед, собрался?» А он: «За стулом!» Ему: «Ты чё, очумел, это же фуршетный стол!» А дедуля: «Плевать я хотел на ваш фуршетный стол! Я сесть хочу!»

Он рассказывал, а я хохотала до слёз. Над всем! Мы гуляли, ели холодное мороженое, ели огненные сосиски в картоне вместо теста, и ему так и не удалось загнать меня в кафе... Я не могла это потерять! Этот зимний день, когда было так холодно и горячо... И потом, в кафе бы пришлось бы снимать куртку и выставлять на всеобщее обозрение мою красную жилетку со слонятами... На это я не могла пойти. Уж лучше замёзнуть насмерть, что мне, благодаря жилетке, не грозило.

На прощание он сказал:

— Давай ещё завтра встретимся!

— Завтра? Опять будем ждать твою девушку? — спросила я с усмешкой.

— Нет. Просто так! Зачем нам чего-то ждать!

И тут у меня появилось чувство, что я предаю Макса... Вчера мне было наплевать, потому что я злилась, но теперь...

— А как же... наши?

— Да ты что, у нас тут всё благопристойно. Вот я щас тебя поцелую, и ты поймёшь, как у нас всё прилично.

Он нежно-нежно и почти невесомо коснулся губами моей щеки. Я ощутила этот поцелуй, может быть, только пушком на щеке, может быть, только вспыхнувшим румянцем. — Да-да, ты прав, — кое-как произнесла я, совладав с собой. — Им незачем об этом беспокоиться! Я пришла домой и, только угадайте, кого я там застала? Макса!

— Это что ещё такое? — набросилась я на маму, хладнокровно чистящую картошку. — Кто его сюда привёл?!

— Во-первых, я, — ответила она. — А во-вторых, сбавь тон! Потому что, во-первых, я тебе всё-таки мама, а во-вторых, он может услышать.

— Да мне плевать! пусть слышит, что я о нём думаю! — шёпотом, но всё ещё хорохорясь, сказала я.

— Зачем ты его впустила?

— Он пришёл и, когда я сказала ему, что тебя нет дома, он просто уронил голову на руки и чуть не плакал! Я была вынуждена предложить ему подождать тебя на диване и заварить чашку чая. Потому что, во-первых...

— Что ему тут надо? — завелась я.

— Как это что? Как ты вообще можешь так говорить?! Максюта такой хороший мальчик, он так переживает из-за вашей ссоры, к чему, ну, к чему эта глупая гордость?! И вообще, он тут сидит, убивается, а ты там с кем-то шляешься! Что это ещё за новости! и кто этот новый мальчик? и почему Максим так переживает из-за вас? У вас что, всё серьёзно?

— Я — не шляюсь! — воскликнула я. — А Макса это не касается!

— Как это не касается? Вы же с ним дружите!

— По-моему после вчерашнего всё и так ясно, что нет! — произнесла я.

— Да... да что ты говоришь! — возмутилась мама. — Да все эти мальчишки на неделю, а потом одна останешься! а Макс за тобой готов постоянно хвостом ходить!

— Не... мама, это наше дело, мы сами разберёмся. И, пожалуйста, впредь не пытайся мне помочь!

Насчёт Макса она явно преувеличила. Либо он давил на жалость.

— Зачем ты пришёл?

— Хотел всё выяснить.

Хм... и не скажешь, что вот-вот разрыдается! И голос спокойный.

— Мы вчера выяснили абсолютно всё.

— Нет, не всё. Ты обо мне подумала? ты вообще хоть когда-нибудь обо мне думала... думаешь?

Я быстро подумала о нём, и смогла с чистой совестью ответить:

— Представь себе.

— Кто он, Галь?

— Кто — кто?

— Тот... с которым ты гуляла сегодня и вчера.

— А вот!

— У вас... ну... вы с ним... нет?

— Да ну, — мне вдруг стало его жалко. — Совсем левый пацан. Я просто так брякнула.

И тут... да, именно тут у меня появилось чувство, что я предаю Арта.

— Правда? — воспрянул он духом. — Так значит!

Он вскочил, подбежал, обнял меня порывисто. У меня появилось чувство, что он схватил меня сразу всю, крепко схватил: не убежать, не улететь... Он стал меня целовать, и я всё сравнивала эти поцелуи с тем, единственным... Эти были властными... точно он потерял меня, а я не успела убежать, а он успел снова поймать меня. Я была... да, я снова была его девушкой, но теперь мне не хотелось этого!

И тот прощальный поцелуй, до этого тяжёлым камнем лежавший на моей совести, а на самом деле лёгкий, как будто бабочка, пролетая, коснулась меня крылом, свежий, робкий, первый... Я улыбнулась от воспоминаний, но Макс подумал, что я улыбаюсь от его поцелуев, и стал целовать ещё сильнее... И вдруг поняла, как мне неприятен этот человек. Какими чужими кажутся мне его поцелуи. Как будто меня поймал случайный незнакомый дядька на улице, и бросился целовать... Мне стало откровенно противно. И - да — на мгновение появилась холодящая мысль, что меня насилуют...

Захотелось вырваться, защититься, зарычать! Но я не вырывалась. Не вырывалась, просто стояла, как столб, беспомощная, закусывая губы, отворачивая от него лицо, но он был доволен... Он думал, что мы снова вместе.

Я ощутила облегчение, когда он устал, наконец, облизывать безмолвный столб, хотя он на правах парня усадил меня на колени. Я навалилась на него, он подумал, что я ласкаюсь, и снова обнял меня, а я была на грани обморока и хотела закричать, закричать рвущееся, усвоенное с детства: «Мама!»

Но я знала, что моя деликатная мать не захочет прерывать наше тет-а-тет, не прибежит, не защитит меня, и не было помощи... Слишком она доверяла Максу, была уверена, что он не сделает мне ничего плохого. В принципе, она была права, он по общепринятым меркам действительно не сделал мне ничего плохого, просто целовал, но парням это, как известно, иногда позволяется... Он даже не воспользовался моей абсолютной на тот момент беспомощностью! Но ах, откуда этим общественным меркам знать, что на самом деле плохое...

Это небольшое рассуждение привело меня в чувство, а окончательное понимание, что неоткуда ждать помощи, как это обычно и бывает, придало сил. Я вытащила из кармана стебельки укропа и под предлогом того, что мне нужно поставить их в воду, смогла слезть с Максовых колен...

— Что это ещё за веник? — спросил он.

— Нашла в снегу. Жалко стало. Представляешь — посредине зимы — укроп.

Даже ревнивый Макс ни о чём не догадался. И правда, какому идиоту придёт в голову дарить девушке букет укропа?

Так получилось, просто так получилось. Ноги на автопилоте несли меня по знакомой дороге. Сколько раз я пробегал её с радостным нетерпением! Дорога к Верочкиному дому. В её подъезд. Я даже не успел подняться на её этаж, поймал на первом же подоконнике — она курила.

Курила и с удивлением смотрела на меня, даже сначала на мою голову, появляющуюся из-за ступенек и медленно воспаряющую над периллами.

— Арт, котик, что ты тут делаешь? — спросила она, потянувшись ко мне губами. От её волос пахло дымом... Но мне и так сейчас меньше всего на свете хотелось её целовать. Эта мысль пугала меня. Да-да, смешно, но это был глупый страх того, что: возможно, не сейчас, но когда-нибудь — через минуту, через неделю, — когда-нибудь мне придётся её поцеловать!

— Привет!

— И ты меня даже не поцелуешь? — удивилась-обиделась Верочка.

— А ты бросай курить!

О, а я и не знал, как удобно объяснить неприязнью к никотину нежелание поцеловать девушку!

— Ах, так! — вспылила она. — Ну и ладно, всё равно ты целоваться толком не умеешь!

— Что?! — возмутился я. — Что? Это почему это?

— Да ты каждый раз как будто боишься прижаться, как следует!

Во даёт! И все девчонки так: сами ждут поцелуя своей мечты и не хотят с нами целоваться, если мы не удовлетворяем этого желания, и сами же при этом не дают нам тренироваться на других девчонках. Вот сейчас пойди я к какой-нибудь и поцелуй её, а потом объясни Верке, что для неё же практиковался, она ж мне по морде съездит! решит, что изменяю! А как без тренировки? Никакого профессионального росту, утрата навыка и полностью атрофирующаяся врождённая функция! Вот и тренируйся после этого хоть на помидорах, а ведь все знают, как потом неловко резать их в салат!

Мы сидели и дулись друг на друга, и тут меня на мгновение охватила паника: а что если я и вправду так плохо целуюсь, и Гала это тоже заметила?! Ой, как фигово-то! Да ну, тут же успокоил я себя, до этого и Верка вроде не жаловалась... Просто сейчас, когда ссоримся, вываливает на меня разом все претензии, как девушки имеют премилое обыкновение делать!

— Ты это... ногти покажи! — вдруг сказал я.

Она удивилась, но всё-таки «сжалилась» над моим любопытством и показала мне свои новенькие ногти. Действительно ядовито-розовые, какого цвета бывают маркеры, с таким белым ободком по краешку... Как называется этот маникюр. Так, какие я страны знаю? Английский, немецкий шведский... Может, нидерландский? А нет, точно, французский! Интересно, а чтобы так много всякой разной блескучей дряни на ногти понацепить, это тоже французы придумали или это уже Веркины дурацкие фантазии? Полнейшая безвкусица. Веточки, листики какие-то, и блёстки, блёстки. Ужас, до чего много блёсток! Я улыбнулся. О нет! Она, кажется, решила, что мне понравилось! Подсунула их мне под самый нос, как Фредди Крюггер, чтобы я поближе мог их рассмотреть, и помахивает перед моим лицом. Я уж и двинуться-то боюсь, вдруг случайно поцарапает? так же и без глаза остаться можно!

Вдруг она вскочила, неловко потёрлась о мой нос щекой, обдав меня душным запахом дыма, пудры и корицы, кокетливо мне улыбнулась и была такова. Видимо, это означало, что я реабилитирован.

Вот радость — то...

«Вот сглазил! Действительно простила. Сегодня ворковала в трубку как очень сытый и самодовольный голубь. Что ж... чего и следовало ожидать! Почему я вообще решил, что что-то должно измениться! Ну, хорошо, если быть до конца честным, ну, да, я слегка сходил налево... Ну и что? Подумаешь, эка невидаль! Да миллионы парней так гуляют, и ничего! Некоторые даже не попадаются. И это совсем не значит, что мы с Веркой должны расстаться. Точно не значит?..» «А что?..Я ничего предосудительного не делала! Да и не было ничего! Поцелуй был всего один и тот... очень дружеский, что ли? Макс — хороший парень. Макс — хороший парень. Макс — хороший парень.

Так... норматив по убеждению себя в том, что раз моё — то самое лучшее, на сегодня выполнен... »

Я, наверное, что-то ещё хотела сказать... Например, о наших каждый раз надеждах и разочарованиях — каждый раз. О том, как однажды слушали канарейку, и спорили, почему она так поёт — может, она влюблена? И спорили, можно ли подкупить компьютер, проверяющий какие-нибудь проверочные тесты, сунув ему в дисковод шоколадку? Или, допустим, сто долларов. Причём этот спор был чисто теоретическим, потому что в первом случае было жалко компьютер, а во втором — денег.

А ещё я могла бы поведать окончание той скандальной истории с самоваром или попросить его рассказать о Верочке ... Но зачем? Мы встречались каждый день... Что тут ещё сказать? В то же самое время, каждый раз. И боялись назначать другое, и боялись спрашивать друг у друга адрес, телефон... и не могли никак связаться, и если у одного не получалось прийти, то другой ждал его до последнего, да-да, у того самого памятника на Ключевской... И даже рассердиться не могли, позвонить, наорать, обидеться! Не вспоминали уже на следующий день. Наверно, всё потому, что мы всё-таки не были парнем и девушкой. Но всё-таки и не совсем друзьями. Каждая встреча наша заканчивалась одним поцелуем в его стиле — очень дружеским, но у меня всё обрывалось, и можно было думать об этом поцелуе до следующей встречи.

А с Максом? Ничего такого у нас с ним никогда не было. Я стала избегать его поцелуев, пыталась сжаться, когда он прикасался ко мне, он бесился и, наконец, завёл себе девушку на стороне. Я её видела пару раз - бледноногая шатенка и красивее меня... Вот у них всё было. Я знала, но мне было всё равно.

А Макс тем временем оставался чудовищно ревнив, как, впрочем, и Артова Верочка, которая и не переставала менять парней, как перчатки, но тоже замечала его холодность. Они нас ревновали, и каждый раз, когда нам грозило разоблачение, наши мысли кидались друг другу, испуганные, растерянные, в такие моменты мы могли иногда прочесть друг у друга мысли, залезть в голову, а в сердце не лезли, — боялись. А чего больше, — найти или не найти?.. Мы так ни разу и не попались. Смешно, да? Наверное, потому, что у нас ничего не было. А лучше бы, чтоб нас когда-либо поймали, может, что-нибудь бы и... Кстати, нигде в словариках цветочного языка нет укропа, я смотрела. К чему дарят укроп? И с какой стати его не занесли в словарик? Ах да, ну я же забыла! Кому, спрашивается, придёт в голову подарить девушке букет укропа?

Комментарии читателей: