Спутник

с  тихим  детством  наравне

осторожной  жизни  спутник

ходит  по  босой  траве

незапамятной   беспутной

 

ходит    ходит  обо  мне

с хлебным полем в глубине

 

по колено в тишине

спутник жизни неприметной

наречной стоит волне

неустойчивой и смертной

 

приминая глину  лета

принимая форму света

   

Всё

как

медленноноверно

Вы-кри-стал-ли-зо-вы-ва-ет-ся

всё

Считалочка на одного

Господи

если я существую

пожалуйста

сделай так

чтобы ты

существуешь тоже

это всё

что мне нужно

 

Боже

 

хотя порой очень хочется

жить всем вместе

в большом и прохладном доме

любить потихоньку

заниматься своими делами

пить вино  подниматься к маме

 

как ты сам-то

в соседней комнате 

 

от полупустых помещений

вечно кружится голова

 

не пытаться понять зачем

 

если ты существуешь Боже

значит я существую тоже

 

это внезапно 

как в детстве

придумаешь и твердишь

что-нибудь нелепое вроде

считалочки на одного:

«спасибо Господи тебе 

за всё что есть в моей судьбе»

 

твердишь 

 

целый день

 

не нуждаясь в особенном смысле

 

просто размахивая руками

 

как на другом языке

 

Седьмое января

Скоро вызреет в поле зрения

опыт зимнего озарения:

что ни есть кругом,

как не кинешь взгляд –

нестерпимый рай/

чудотворный ад.

Под ногой хрустит,

режет тёмный глаз

твой любимый мир/

твой внезапный раз.

Встанешь в пядь утра,

стынут фонари.

Вспыхнул ровный снег/

рухнул ранний Рим.

И белым бело,

хоть не умирай.

Прямо на ладони – 

допотопный рай.

Страшно и просторно

думать и дышать.

Ад нерукотворный/

рукотворный ад.

 

У большой снежинки 

четыре острия.

Губы в кровь на память/

 

седьмое января.

 

Орфей

Анатолию Квашину с любовью.

 

горит гранёный виноград

 

иди возделывай свой ад

 

солёной яблони плоды

глядят лицом со дна воды

и тянут пальцы и поют

 

мы соль твою мы быль твою

впитали господи прости

дай руку дай нам прорасти

 

орфей хороший мой орфей

развей свой ад как дым развей

сорви землянку землянику

свою живую эвридику

беглянку ягоду голубку 

шиповник ломкую скорлупку

 

полынь как солнце горяча

расти расти моя свеча

 

согрей в груди где смерти нет

простой нездешний пустоцвет

 

орфей солдат адовник брат

 

пылает чёрный виноград

проснёшься двадцать первого июня

и нет войны

и нет войны

и нет

 

Противоестественно

это так же противоестественно   как собака

перебегающая дорогу

возможно я говорю о государственном строе

или о современном искусстве

но скорее всего о том

что движусь в противоположную сторону

от Вашего дома

 

ей бы бежать по снегу / пить тёплую кровь оленя

поступать по праву рождения

 

 – нет.

 

 шарахнулась от машины

 

чёрная собака

 

восемнадцать белых полос

 

 

Зима

Моя небольшая зима -

холодная мелочь в кармане.

Гольфстрим остывает, 

знаменуя сплошной январь

и клетчатый плед и полярную ночь над нами,

в которой мы спим, обнявшись,

и на улице – минус два.

Stonefish

Сначала девочка 

лет шести 

станет думать, 

что я – кулон; 

между колких ключиц 

нести 

вплоть до собственных 

похорон. 

 

После девочка. 

Восемь лет. 

Откопает меня в земле. 

Только тронет за плавни- 

чок – 

вздрогну – 

в небо плесну глаза 

и булавкой кольнёт зрачок 

осторожная бирюза. 

 

Я привыкну 

и вместе с ней 

стану к осени 

костеней. 

 

Грудь у девочки 

подрастёт,

раздвоится.

И я пойму,

что пора уходить

под лёд,

в омут – в комнату – 

и во тьму. 

 

Потому что окостенеть – 

всё равно, что попасться в сеть. 

 

И не нужно большого рвенья – 

лист бумаги напополам. 

Надо – рвётся цепочка. 

Звенья 

разбегаются по углам. 

 

Вот и всё – ни следа, ни звона, 

утекла, как вода со склона. 

 

И не жди к рождеству гостинца, 

но прислушивайся во сне: 

каменной рыбке чуть меньше мизинца 

хорошо на прохладном дне. 

 

Тень

Cпутал ветви с руками растений.

И вот -

моя душа - как тень.

Как тень

я встал

и сам её отбросил.

Недалеко,

но целый день

стою за ней с одним вопросом:

 

 

 Я знаю как разламывают хлеб,

я видел как ломались люди

и ветви ив

вело к земле.

Но как

здесь не сломать язык,

когда мозаика стык в стык:

как ты

как ты, моя душа и тень,

собой

преламываешь 

свет?

 

То крона неразборчиво шумит.

в ней правды нет -

устойчи-

вей не будет.

А корни кормят камни в темноте.

Там тесный свет.

И времени и места нет на тени.

  

 

 Re:

раз два три че ты 

Re: 

мы жи вём в пре 

кра сном ми 

Re: 

то чка тире 

точка ти 

Re: 

до ре 

ми 

Re: 

каждый охотник же лает же 

 

и же е си 

фа соль ля си 

на не бе си 

спа си 

спаси 

я он о на о ни 

со всем од ни 

и со храни 

 

в ре мя 

 

по ми луй мя 

 

в Re: 

мя 

 

ре ми 

 

do re mi 

 

save me 

 

о на од на 

и на 

од ре 

 

до ре 

до Re: 

 

япытаюсьжитьисбиваюсьсосчё та 

сколькоможноещё 

так

 

Жертвоприношение

иду на Вы 

иду против солнца 

иду против ветра 

иду наизнанку 

против самого себя 

это значит иду к себе 

 

ждименяждименяжди 

тень моя 

и ты отражение в зеркале 

пирамидальный тополь 

простуженный 

внутренний голос 

сорванный 

внутренний хрип 

 

три горсточки – заземление

 

мама 

ты говоришь: 

сынок не витай в облаках 

а я уже по колено в земле 

моя нежная Родина 

всё глубже ко мне 

с каждым шагом 

всё труднее роднее 

и глубже 

ко мне 

 

они несут голоса 

они идут под Землёй 

не смей называть их мёртвыми! 

взявшись за руки 

они идут под землёй к Марие 

в вывернутых рубашках времени 

сквозь Землю идут к Марие 

и пусть их глаза зарыты 

в центре земли находится слово 

 

Брат наш 

старший 

родной 

 

когда будешь уходить, оставь приоткрытыми двери 

 

покроши своё хлебное тело 

…пара капелек крови 

 

И передай, пожалуйста, Маме 

запечатанное письмо: 

 

«Мама! 

Вы только встречайте нас на пороге, 

Вы только спрячьте наши головы у себя на коленях, 

Вы только скажите: 

«Ну всё, всё, не плачьте, сиротки мои, 

сиротки... 

вы дома вы дома вы дома...» 

 

Мама 

любимая.... 

 

...благословенны Вы в женах и благословен плод чрева Вашего, 

яко спаса родили еси душ наших...» 

 

во Имя 

Отца и Сына 

и Матери 

 

аминь 

  

  

Яблочко

«Vater schieß zu, ich fürcht’ mich nicht.

...

Der Apfel ist gefallen! »

 

Friedrich Schiller

 

Wilhelm Tell

 

 солнце просвечивает ладонь

раскрытую 

в знак приветствия солнца

 

солнце пронизывает позвоночник

несётся вскачь

по центральной улице освобождённого города

долгожданная конница

звонкая дробь копыт

и красные флаги под веками

–

прорезающий ветер

–

против

 

гордый всадник

вершина

самая треугольника

приподнимается на стременах

и гудит и струной ликует

согнутый ветром

лук

 

Солнце моё Вильгельм

я верю в твою тетиву

натягивай звонче звонче

подрагивай острой стрелкой

нацеленной до секунды

 

я был лёгкий твой сын

был облако

я вчера 

был сухое дерево

а сегодня иду по городу

человек с тополиной веточкой

я навстречу иду

без трепета

и я встану где мне намечено

 

 

а пока

я несу свою радость

– своё первобытное горе –

как яблоко на голове

 

Солнце выпей меня до донышка

я приму твой удар 

и вздрогну

упаду на родную землю

и открою глаза 

и склонишься

надо мной ты 

слегка встревоженный

я скажу

«а земля-то тёплая

здравствуй папа

дай руку 

на руки

донеси ты меня до берега

я попью из ручья

и на ноги

встану сам

и припомню песенку

«ой ты яблочко

ой ты яблочко

первородное

куда котишься

да расколото

не воротишься

да ты красное 

куда катишься

если в рот попадёшь 

не расплатишься»

 

долго долго гудеть тетиве

 

да катись по высокой траве

оболочка моя ты

яблочко

 

облачка

 

оболочка 

 

яблочко

 

 Дом

я живу в этом мире странным 

снедаемый чувством будто 

недавно ушёл из дома 

но что-то забылзабыл 

ключи зажигалка совесть 

руки в карманы - твёрдо 

и вроде бы всё на месте 

но что-то не так не так 

ступенька ступень ступеньки 

лифт из-под ног уходит 

прохожие на остановке 

и надо бежать бежать 

и целый день бумаги 

из рук выпадает время 

разбитая чашка кофе 

скорее закат закат 

течёт словно кровь из носа 

и нет ничего важнее 

чем то что осталось дома 

но что это что это что 

я прихожу в квартиру 

вскрываю все чемоданы 

отовсюду сметаю мусор 

но не могу найти 

 

дом-дом-дом 

 

ушёл из дома – оставил дом

 

 Постоянство

А порт открыт.

И вот - ко мне

приходят

и приходят корабли,

огромные, нагруженные светом.

Стоят в окне,

несут дары...

О аисты, о рыбы, журавли!

Мне всё больнее с каждым летом

смотреть на Вас,

смиряться и смотреть

как режете, безбрежные, пространство;

сквозь лёд и дым,

сквозь нас и смерть

несёте имя,

соль, и постоянство.

О равноденствие, о время, тишина!

О равнодействие судьбы и человека.

Душа сама собой предрешна

и вот -

нисходит невесомый некто

по трапам к солнцу выброшенных рук,

по кровным тропам, по песку июня...

и слышится гудящий низкий звук

пчелы, воскресшей от дождя и поцелуя.

 

А дети, притворившись ковылём,

шумят в эфире, в солнечой листве:

- Смотрите: человечек с кораблём,

с огромным кораблём

на голове!

Идёт, глаза закрытые, мечтает

и мачт заоблачных почти не замечает!

 

Апорт открыт.

И в комнате, как в яблоке, светло.

Вокруг такие корабли и лица!

И всё, что было, ведало, вело

не повторяется,

а длится...

/И девушки поют :

"мне повезло"/

не повторяется а длится

не повторяется а длится

не повторяется

а длится

 

 

 Открытие порта

течёт открытая вода

течёт как музыка   откуда

течёт откуда и когда

когда   вода течёт как чудо

внутри  открытие порта

идёт   как лёд река ломает

и пар танцует изо рта

в морозном воздухе камлает

да будет дождь  и дух дождя

весну слегка опередя 

нисходит   снег в горсти сминая

открытых ран кора земная

за ним не скроет никогда

о праздник незаёмной боли

о время музыка вода

о кровь по венам ли вино ли

теките радуйтесь доколе

ломает кости красота

и пар танцует изо рта 

с душой в прозрачности не споря

 

идёт  открытие  порта

а город  ведь  не видел  моря

 

Животное

Человек изначально – животное.

Но вот же я,

но вот же ты,

вот же оно:

любит/не любит,

живёт/ не живёт.

Ты – животное.

Я – животное.

Я люблю тебя

по-животному:

не на смерть,

а на живот.

И вот мы, усталые,

падаем на кровать,

чтобы заснуть, обнявшись,

в причудливой позе:

ты подтягиваешь колени, 

я прижимаюсь к тебе животом,

а кто-то смотрит, смотрит

сверху

мы похожи на барельеф

блаженные древние боги

дремотных восточных империй

спят крепко обняв друг друга

на глиняной ломкой табличке

беззащитно сплетая тонкие пальцы

Ты – с головой кошачьей,

я – с выгнутой шеей птичьей.

И не знает душа, чьей 

сути к утру достичь ей.

Но суть только в том, что нежность

– каждый взгляд, поцелуй, касание –

накапливается в тебе по капле,

и собирается внизу живота.

Однажды нежности станет столько,

что там появится человек.

Только так получаются люди,

ведь

вот же я,

вот же ты,

вот же он.

Человек изначально – животное.

 

  

Некоторые книги

Некоторые книги открываются как глаза.

Жизнь заканчивается внеза…

Внезапной жизнью

в другом переплёте.

В чёрной коже без тела – жизнь.

Шелестишь страницами,

думаешь о перелёте

вдаль – за облачные стеллажи.

 

Это свойственно человеку –

верить в райскую библиотеку,

верить в адскую бибилиотеку,

в Александрию ходить как в Мекку;

верить истово, верить чисто

в лавку старого букиниста.

Или просто – во избежание –

верить в собственное содержание.

Знакомое, к сожалению,

только по одному оглавлению.

 

Некоторые книги никогда не отводят взгляд.

Веки у них воспаляются, страницы у них болят.

А слово – та же самая стрекоза,

у слова – фасеточные глаза,

ухвати его за крыло – трепещет.

Бьёт, потрескивая, по пальцам

сегментарным тугим хвостом.

Человек как бумага – плавится.

Комната вздрогнет и сбросит вещи.

Осенью книги желтеют листом.

 

Да, впрочем дело не о том.

Просто книги пишут книги,

а люди делают людей.

И если,

люди пишут книги,

а книги делают людей,

в итоге

Получаются не то чтобы книги, 

И не то чтобы люди.

 

Жизнь движется и не за..

Некоторые книги закрываются как глаза.

 

 

  Imagine

Звонок Джону Леннону с неизвестного номера:

 

«Есть такая страна, Джон,

где 

все играют на банджо 

и не думают о еде. 

Ты даже не представляешь, Джон, – 

они питаются светом, 

исходящим от собственных жён. 

Свет со вкусом вина и хлеба,

свет, играющий на ветру.

Смотришь в небо, 

перебираешь 

полоски струн, 

лёжа на тёплых коленях жены,

и никакие занятия больше тебе не нужны. 

Тебе понравится, ты не такой пижон, 

приезжай вместе с Йоко, Джон. 

Аж сердце ёкает, когда думаю, что снова тебя увижу, 

это даже лучше, чем ночью гулять по Парижу. 

Если не хочешь банджо, 

то захвати свой старый, как смерть, рояль. 

Это такая страна, Джон, 

там совсем не нужна мораль: 

ты играешь – жена излучает свет;

и ни войны, ни религии – нет. 

Это не страшно – подай мне знак, 

я пришлю за тобой упряжку 

и несколько звёздных собак. 

Их потом не догонишь 

ни на самолёте, ни на корабле. 

Ты понимаешь, Джонни, 

эта страна не совсем на Земле. 

Да, что-то вроде Клондайка:

добираться только на лайках, 

работать, не покладая рук, 

только климат мягче и вместо золота – звук. 

Здесь много отличных ребят 

и настоящего рок-н-ролла. 

Не знаю, как насчёт Пола, 

а Джордж скоро будет здесь.

Бросай свой Лондон 

и его туманную спесь!

Как выйдешь на улицу,

крикни: « Довольно!» –

возникнет 

возничий по имени Марк. 

Сначала будет немного больно, 

потом беспросветный мрак;

а через секунду ты будешь дома, Джон.

Начни с тональности до мажор...

Не-до-вера

Что делать-то, Господи,– я не доверил

никому, ничего,

ни тебе, ни себя.

Я тянул бичевой

всё, что, мог, к небесам,

даже был с облаками вровень.

Веру выронил, проворонил,

и осталась одна не-до-вера –

безрукавка моя, телогрейка,

белокаменная Венера.

Села солнечная батарейка,

заяц плюшевый с барабаном –

я шагал по закатным странам,

даже верил, что есть – душа.

стал со временем меньше шаг.

и не верю теперь – зверею,

вызреваю зазря, старею.

-Извини, меня, Боже-Боженька,

измени меня, если можно так,

обними меня, осторожненько,

полюби меня, хоть немножечко,

погуби меня, Боже-Боженька,

брось меня,

не оставь меня,

Боже-Боженька!

Боже-Боженька…

А у тех, кому с неба – манна,

просыпается из кармана

вера зёрнышками гречишными.

Говорят они мне, сиротиночке:

– Хоть ты много кричишь, но мы

не дадим тебе ни крупиночки,

потому что ты – недовера,

пустота – твой предел и мера.

Уходи,- говорят,- отсюда,

мы не любим тебя, Иуда!

Я ответил бы: «фарисеи»,

только сам такой,

я, как свет, рассеян.

А у них – до конца – до-вера.

И не мелочи, мне, не милости.

В грязном рубище лицемера

как не веры мне –

хлеба вымолить?

 

Аккустика

Я понял, что это у-вечное чувство

меня не отпустит никак,–

взял себя в руки

и вымел весь хлам изнутри.

Теперь там просторно и пусто 

– такая аккустика –

эхо-призраки-звуки

и больше не бьётся

на раз и на два и на три.

Ничего совершенно

лишнего –

лишь

хорошая слышимость,

хорошая слышимость.

 

Я стою на горе, распахнутый

всем весёлым семи ветрам.

Я – земля – без зерна распахана.

Я – оставленный Богом храм.

Клетка колокола – пуста

и под куполом – темнота.

 

Залезай ко мне в грудь 

– там такая аккустика –

там вчера ночевала музыка.

Места хватит на всех – залезай кто-нибудь

Я теперь далеко– 

в Алмате, Катманду.

Босоногий мой шёлковый путь¬

по траве, по рукам, по льду.

 

Оставляю записку и хлеб с молоком,–

ешьте ангелы-голуби-люди,

кто там будет гнездиться потом.

Кто там, Господи, будет...?

 

---

Комментарии читателей:

Комментарии читателей: