***
Осень в периоде полураспада.
Ты меня любишь? Ну и не надо.
Черная патина, нежное тленье,
Муха садится на стихотворенье
Смерть говорит: продолжай, let’s continue,
Время плетет свою тень паутинью,
Снова всё сходится – в слове и вместе,
Стоило выпить лишние двести
Землетрясения, войны, цунами…
Ты в это веришь? Это не с нами.
Всё это нам, как сказали ацтеки,
До фонаря и ближайшей аптеки
(Так говорили они, умирая
В красной траве календарного майя)
Впрочем, неважно… это пустое…
Право, пустое!.. лучше не стоит…
Право, взгляни-ка ты лучше направо,
Там у аллеи резная оправа,
Черное с белым, строгое с броским –
Словно училки, а не березки
Вот бы и нам устремиться к аскезе,
К четкости линий… Ладно, не смейся:
Мол, по прямой не пройти мне и метра.
Мол, у души консистенция ветра
Времени нет, а у Вечной Разлуки –
Как у хирурга, надежные руки.
В них, мол, не страшно. И неизбежно.
Это вот правда! Это – конешно!
Здесь не поспорят с тобой даже инки,
Разве что белые мыши да свинки,
Разве что муха, что вязнет в варенье,
Жизнь прозревая на жизнь, на мгновенье…
***
Эклектика дождя
На плоскостях и видах:
Сей город городя,
Он ходит деловито,
Как долговязый Петр,
Выпрастывая длани
Над сумраком болот
В расхристанном тумане.
Средь топей ледника,
Под елей ветхий ропот,
Не ты ли сквозь века
Всё смотришь на Европу
Волнуясь, чуть дыша,
Как дева из светлицы…
Прихлынула душа
К тебе, моя столица.
В каскадах высоты,
В ажурностях и глыбах,
Ты неводом воды
Вся поймана, как рыба,
И ангелы стоят
Над сетью рыбаками, –
Не выплеснуть назад,
Не взять за облака им…
МОЙКА, 12
1.
Небо лоскутной кройки,
Ветер из-за угла.
Набережная Мойки,
Что ж ты не сберегла
Вот мы пришли, заходим…
Дома ли? – Только был.
Снова курок на взводе.
Выстрелил. Не убил
Спальня, библиотека…
Детская, кабинет…
Два воспаленных века
Смотрят ему вослед
Легкий какой, наверное,
Ведь на руках внесли…
Свечи, бинты, отнервные
Капли для Натали
Локоны, эти локоны…
«Лик твой люблю, а суть
Более даже…» Доктора
Крикните, кто-нибудь!
«Рана несовместимая» –
Вынесет приговор
Сухонькая, субтильная
Дама-экскурсовод
Ну же, давай, брат Пушкин! –
Мы не поверим ей,
«Нынче немного лучше» –
Вывесили на дверь
Нынче немного лучше!
Ангел качнул весы…
Выживет! Ай да Пушкин!
Ай да России сын!
2.
Не уходи, не уходи, пусть рана – понарошку,
И пусть окажется, что в снег не падал ты без сил…
А бедный Пушкин так любил моченую морошку
И перед смертью у жены о ней лишь попросил.
КОФЕЙНЫЕ СТАНСЫ
1.
Ноябрь. Стеклянные двери
толкнуть,
войти или выйти,
на миг заглянуть
в озябший фантом отраженья
Чуть смазанный абрис, двойная черта,
я слово боюсь пронести мимо рта,
синхронно идя на сближенье
Прекрасная Дама ли,
эльф-ролевик
снимает в окне ледяной дождевик,
садится за призрачный столик
Исправно трещит кинокамера дня,
и бармен, дежурно узнавший меня,
резцы обнажает, как кролик
О хрупкая осень, о изморозь лет!
Твое амплуа – постоянный клиент,
твой вкус неизменен – эспрессо
И девы под бейджами, все до одной,
с улыбкой лукавой и чуть шерстяной
косятся в блокнот: поэтесса…
Да, можно и так это дело назвать,
привычку одной безоглядно бывать,
бродя по ту сторону строчек
Прозрачные двери толкая в слова,
туда, где бежит, поспевая едва,
знакомо взволнованный почерк…
2.
это время жизни запомнится как ноябрь:
бестолково-теплая и слякотная история.
по пути с работы выстроенные в ряд
пиццахат, шоколадница, якитория
узкие тротуары, сбитые каблуки,
вечная скоропятница в оранжевой робе дворника.
я сижу в ноутбуке, пишу тебе от руки,
из неделимых слов высекая дроби, как
из пустой зажигалки добывают немного искр,
впрочем, признаться честно, так себе медитация.
а за окном – час пик, carna vale веселых брызг,
праздник, который все…(видно, и вправду пятница)
праздник, который все, – но не я, но не мы с тобой,
мы – исключение… знать бы еще, из какого правила.
вечер сгущает краски, синюю с голубой,
выпадет ночь, всё перепишет набело.
словно дождь по стеклу, скользит по тебе мой взгляд.
всё пройдет, но что-нибудь да останется.
«помнишь, как любила, ходила вперед-назад:
пиццахат, якитория, шоколадница…»
3.
…писать роман, любить мужчину,
гадать на пенке капучино:
что бармен выведет корицей –
тому и быть в ближайший срок
смотреть окно в дождливой классике,
не промелькнет ли кто на кастинге,
герой, взметающий страницы,
иль персонаж на пару строк
узнать себя – вон в той прохожей,
новаторски расстаться с кожей:
не рвать в лоскутья (сколько можно?)
а снять красиво,
как чулок
подкрасить губы, глядя в зеркальце,
вот что-то ёкнуло – не сердце ли?
в чизкейк вонзиться звонкой ложечкой
и не ответить на звонок.
плохой прием… рефрен, инверсия,
чем дальше в лес, тем бесполезнее
дорогу метить смс-ками –
склюют их птицы все равно
вернуться к тексту, вбить: казалось бы,
причем тут птицы? – и физалиса
сжевать задумчивую ягоду,
держа за чество одино…
***
сделай «бабочку» на снегу –
витрувианского человека –
крыльями рук и ног
время замерло на бегу.
вот и выпало – время снега
нам с тобой, вписанным в этот блог
в круг зимы врисованным скрупулезно:
так ребенок обводит раскрытую пясть руки…
сделай бабочку – может, еще не поздно –
и взлетим,
и будем как мотыльки
и взлетим – и будем,
повиснем в лиловой выси,
может, снега выпросим у подтаявших облаков
вот и кончился – век электронных писем,
но еще не поймано – время слов
ты смеешься, падая
строго навзничь,
сто семнадцать градусов северной широты
первым сделал бабочку Леонардо,
в снег упав со смехом,
почти как ты
сделай «бабочку»,
это тебе
ничего не стоит –
не тату, не фреска, что на века…
может, идущий мимо, кто-то на миг усвоит
анатомию зимнего мотылька.
и принесет домой,
и напишет в живом журнале,
или в каком-нибудь твиттере, в пару строк:
шел по улице. двое. в снегу. летали.
просто летали – крыльями рук и ног.
КЮРАСАО
человек високосного года,
неразменный герой новостей,
я стою у стеклянного входа,
у вращающихся лопастей
мне сюда не войти и не выйти –
слишком быстро лопочет вода.
верлибрист перепутанных нитей,
конькобежец толченого льда
извините, простите, позвольте,
ямбы стоп примерзают к земле.
леденею тристаном в изольде,
в ясноглазом ее хрустале
словно синий ликер кюрасао,
или капля сапфира на свет…
напиши мне о самом, о самом
и на счастье повесь в интернет
***
Он приехал из Киева
В модном свитере швом наружу,
Я искала в ОГИ его,
По его забредала душу
В «Буквоед» и в музей Булгакова,
И в «Билингву» в Кривоколенном,
Мне казалось каким-то знаковым
Всё вокруг, необыкновенным,
В эти дни – от огней неоновых
В бутафорских осенних лужах,
До пленительно-саксофоновых
Звуков города… Пояс туже
Затянув (без руки, за талию
Обнимающей, – как согреться?),
Шла по городу, здесь и далее,
Шла по рысьему зову сердца;
Находила, вливалась, слушала, –
Единица аудитории,
Мы почти породнились душами,
Уклонившись от траектории
Притягательной этой встречности,
Этой магии смежных полос…
Там, за кадром, знакомый с вечности,
Почитай мне, любезный голос,
Почитай, в невесомом космосе
Покачай, овевая светом…
«До чего повезло мне, господи, –
Я его не люблю. Хоть в этом!» -
Так подумав, тебе похлопаю,
Отложив на колени сборник.
Мне не стать твоей Пенелопою
В отплывающий этот вторник,
Нам с тобой не лелеять письмами
Сопричастности нежной завязь;
«Повезло, повезло немыслимо!» -
Говорю себе, удаляясь.
Ухожу – уношу стихи его,
Слов отстукивая морзянку…
…Привези мне себя из Киева
В модном свитере наизнанку.
Моя кривая
моя кривая, вывези меня!
держусь за гриву, припадаю к холке.
на музыку, на отблески огня
лети и не оглядывайся – волки
за нами следом, пасти их близки,
дыхание разит трухой листвяной,
гонцы предзимней суетной тоски,
загонщики тревоги безымянной
надломленная, выдержи меня
над памятью, над пропастью, над ложью,
у края завернувшегося дня,
над птичьей згой и клювом осьминожьим
над рыбьим адом стылой немоты,
безмолвная, промчи меня, укутав
своим плащом из неба и воды,
своим дождем, взошедшим ниоткуда
бессонная, качай меня, лелей,
носи меня, беременная мною…
как птица рох под тяжестью своей
за каждый взмах ты борешься с землею
не замечай, не слышь, не снисходи
ко мне, когда взыскую я ответа:
единственная, – что там, впереди?
бессмертная, насколько ты бессмертна?
мой милый зверь, дракон, единорог,
я знаю, обладай ты даром речи,
ты и тогда молчала бы, что бог
меня придумал только лишь – для встречи
лишь потому и мчимся мы сквозь дым,
под птичий грай, с приблудными волками…
косила б только глазом голубым:
«ей надо что-то делать со словами…»
ПАМЯТНИК ГАСТАРБАЙТЕРУ
памятник гастарбайтеру
есть ли уже на свете?
акби, маджиду, бáтыру
в ярком его жилете
вот он идет по улице
осенью цвета оранж –
ата, кормилец, умница,
грузчик, а ночью сторож
брови на переносице,
сил на четыре ставки,
в воздухе листья носятся
липовые, как справки
сядет на школьной лавочке,
с не-земляком толкует:
мне бы еще полставочки
я бы купил такую
хрень, типа как мобильника,
только с большой экрана…
а за душой – два стольника
не отправляет: рано
надо б для счета ровного
к этим хотя бы триста.
падают, каплют, кровные,
словно звенят монисто
с не-земляком напарником
головы сдвинут вместе,
слушают по мобильнику
звуки восточной песни
с маслеными ужимками
люди проходят: экие
сладенькие таджики,
творческие узбеки
но, кто они бы ни были,
хоть камнееды с пасхи,
смотрят немыми глыбами,
не расслабляя маски
не расслабляя мускулов,
да и не напрягая…
просто они «нерусские».
кожа у них другая
с юных морщин привычная
к слою землистой пудры,
всё, что под грифом «личное» –
скроет улыбка будды
нет, не покорность клятая,
и не согбенность кармы,
просто родили пятого,
выкормить надо как бы…
памятник гастарбайтеру
должен же быть хоть где-то!
«азеру». аутсайдеру.
дворнику. камнееду
***
Сколько раз говорено – и что.
Сказано-размазано – так нет.
Снова между Шилкой и Читой
Кто-то появляется на свет
От незапланированной, но –
что бы там ни вякали – любви!
Курит врач в закрытое окно,
Чтоб не усугУбить ОРВИ
Кто-то появляется – и вот.
Раньше срока месяцев на семь
Положите маме на живот.
Заверните маме насовсем
Девушка всё бредит: ей пора,
Ой горит-горит ее нутро
Нянечка вернулась без бедра.
Доктор гладит ваточкой ведро.
Потерпи, родная, посчитай
Верблюдей каких-нибудь да коз
Тут тебе, родная, не Чита
Да и в той Чите дрянной наркоз
Что, мой милый? Что ты «не смогла»?
Сможешь – но когда-нибудь потом.
А сынок твой смотрит из угла –
Точки меж двух стен и потолком…
***
по осени-реке
сплавляюсь на байдарке,
от пышных пламеней
до скудных икебан.
мелькают мимо дни,
иные – как подарки,
и сразу за спиной
впадают в океан
впадают в водопад,
в белесую пучину,
и длятся навсегда
сквозь радужную взвесь...
люби меня, люби,
как женщину – мужчина.
ведь это мы и есть…
ведь это мы и есть…
С высоты
с высоты летающего во сне
вижу город, растянутый на шпагатах,
вижу лица, запрокинутые к весне,
и саму весну – так близко, в пяти шагалах
вижу реку, ныряющую под мост,
угловатой набережной колено,
ветер, как таитянка, полощет холст,
за любовь обстирывая гогена
вижу в парке чертово колесо
для закатно-рыжей гигантской белки,
сальвадоры ловят меня за сон,
я, смеясь, ухожу под стрелки
светофоров, чей заговор обречен –
пробудившись, я тут же его раскрою…
кто-то ласково тронет мое плечо,
как просила, – не ранее, чем весною
кто-то меня «заладует» – пора, проснись! –
возвращая в тело из самоволки.
…на пустом шоссе звонко-синий анри matiz
разлетится в солнечные осколки.
ЛЮБЛЮ СЛОВА
Люблю слова – и в звуке, и печатные.
Люблю слова: они древнее нас.
Парят себе над миром, беспечальные, –
Что музыка для глаз
Простые, составные, многогранные –
Ловимые снежинки языка,
Такие вдруг нездешние и странные,
И колкие слегка
Незваные, желанные, искомые,
Сгорающие тут же, на устах,
Родные, иностранно-незнакомые,
Лояльные, рояльные в кустах
Излишние, чуть слышные, заветные,
Единственные все до одного,
Как рифмы – то роскошные, то бедные
К любви, то есть: к дыханию Его
Забавные, с дельфиньим ударением,
С акцентом заполошного сверчка…
О этот бонус щедрого дарения
Сверх заданных тире и тчк!
Запальчивые, лживые, случайные,
Хрустальные, как зимняя вода…
Люблю слова – за самый миг звучания,
За ангела у рта.
Smoky eyes
Утром так теплы еще и плотски
Мысли, только вставшие с постели.
Выпить томик кофе с бутер-Бродским,
А какой сегодня день недели? –
Лоб нахмурить… тут же и разгладить:
Да какая разница, неважно…
Утром так легко подводит память –
Так привычно, бегло-карандашно
Паре глаз присваивая дерзкость
И миндалевидную кошачесть.
Вот опять настраивает резкость
Снайпер зазеркальный, не иначе
Выстрелить собрался – бликом, зайцем
Солнечным, оскоминой догадки:
Как тут ни колдуй над смоки айсом,
Время не обставить в переглядки.
«Впрочем, это больше паранойя» -
Вот слова не мальчика, но мужа.
Время среди нас, оно живое
И антропоморфное к тому же.
Время каждый день проходит парком,
По аллейке вдоль кофейных тентов:
Рыжим парнем, мальчиком-подранком,
Пожилой четой интеллигентов,
Женщиной беременной, с коляской
Женщиной, и снова одинокой;
Школьницей в набедренной повязке,
Карамельно-бесконечноногой;
Вот оно проносится на скейте,
Вот оно катается на пони,
У него в промасленном конверте
Огненная пицца пепперони.
Время тащат два японских хина
И одна дряхлеющая такса.
Время – это deus, ex machinа
Вылезший за пивом и размяться.
…И во всем – игра калейдоскопа,
Грустноватый миг неповторенья…
С простодушной мимикой циклопа
Поднести к лицу осколок зренья
Заглядеться в зыбь метаморфозы,
Опустив лицо в другую реку…
Время – лишь оттенка «пепел розы»
Нежность человека к человеку
***
А космос нам уже не светит.
Пора его оставить снам
Осознанным, где словно ветер
Всяк волен реять, но и там
Летателя настигнет кара,
Откинет прочь, не пустит за…
И в позе мертвого Икара
Откроешь утром ты глаза
Ну что ж… засчитана попытка
И пожеланья учтены.
Уже подрагивает нитка
В руке смотрителя с Луны
Ему заранее известно,
На что тебе ответить «ОК»:
Ведь умереть неинтересно,
Не кинув взгляд на поплавок,
Что голубеет, уплывая…
И чуть приплюснут, говорят…
Земля такая неземная
На первый и последний взгляд
АЛИСЬЕ
мелькание тьмы в зазеркалье окна,
в космической линзе…
и снова, меня вдохновляя, она
глядит по-алисьи
прижавшись виском (это время в пути –
ее; не тревожьте)
к стеклу, за которым незримо летит
зимы бездорожье
зимы белоснежье, повесы-столбы –
что греки в сиртаки.
должно быть – наверно – всё это судьбы
лукавые знаки
всё это – конечно – такая игра,
рождение мифа.
плацкартная карта, сквозная нора,
крапленая рифма
отсутствие клади (не только ручной)
да челка кулисой
давно ль ты ко мне приезжала такой
девчонкой, алиса?
давно ли сходила как с трапа – на бал,
в московскую морось?
твой поезд еще не совсем опоздал,
но я – беспокоюсь.
Другое море
потом,
когда махнешь на всё рукой,
когда и этот жест устанет значить,
когда река окажется рекой,
в которую
ну разве что рыбачить
заходят дважды, да и то не впрок
(здесь рыбы не водилось от потопа),
когда не дрогнет мускул на звонок
в мерцании арктическом лэптопа
когда истлеет вкус пяти утра –
холодной сигареты с дымом кофе,
когда поглотит черная дыра
все фильмы о вселенской катастрофе,
вампирах и зловещих мертвецах,
глодающих останки чьей-то скуки,
когда – в который раз –
бессонница возьмет
тебя у ночи на поруки
и ты пойдешь –
продувшийся игрок
за этой пожилой аристократкой,
туда, где утро брезжит между строк
и новый день в лицо летит перчаткой
пойдешь…
не увлечен, но лишь – влеком,
бессильной щепкой в патоке потока,
придонной рыбкой с тощим плавником,
простившей – всё за давностию срока
тоской, треской, той самою строкой,
запавшей клавишей в последнем разговоре…
реке (прости) плевать,
кто ты такой.
а ты уже давно – другое море.
Традиционно-февральское
В феврале чернила фиолетовы,
Женщины смурны и виолетовы,
Пролетают мимо, словно фурии,
На своих ниссанах цвета фуксии,
На своих тойотах пепла феникса.
Между нами: вряд ли что изменится,
Удержусь ли, пропаду ли втуне я…
Ты зовешь меня «моя петуния»,
Позабыв, что я давно гортензия,
Что февраль мне – больше, чем поэзия,
А зима созвучна опозданию.
Не молчи, что провалил задание.
Не нашел – и ладно, значит, не было.
Попрошу чего-нибудь нелепого:
Маракасы… ангела-подельника…
Два часа из жизни понедельника…
Снежный морок, сумрака сумятицу
И чернильницу… а лучше каракатицу
***
Всего на свете веселей
Быть топтуном полей
Где солнце наливало злак –
Топтун оставит знак
Ячмень, овес, гречиха, рожь…
Сейчас ты всё поймешь!
Летит над нами самолет –
Сейчас и он поймет
Круги, круги… еще круги…
О боже помоги!
А вот большой овальный глаз.
Пришельцы среди нас!!!
И вот уж мчится МЧС
По встречной полосе
Где тут у вас поля чудес?
Да вон они, в овсе
Снимает фильмы БиБиСи
Про иже в небеси
И новоявленный пророк
«Adventum!» пишет в блог
А ты, доволен и устал,
Стоишь в земной пыли
И дико жрать… и ночь не спал…
И хоть бы подвезли…
Комментарии читателей:
Комментарии читателей:
Комментарии читателей:
« Предыдущее произведениеСледующее произведение »