ДРУГ ИЗ ДРУГА
Нам, состоящим друг из друга,
теперь легко, как никогда,
и кто есть кто, не угадать.
Мы снег и ветер, то бишь вьюга.
Да, много пройдено дорог
до этой долгожданной точки.
Я знаю, что сказать ты хочешь
и что сказал бы, если б мог.
ПО ВЕРЕ ПРОСТОДУШНЫХ ПТИЦ
Приемлет старая тетрадь
слова, ложащиеся плоско:
«Непозволительная роскошь –
Тебя однажды потерять».
Но в них хранятся соль и суть,
свободные от предрассудков…
Жизнь – проживаемые сутки,
приговорённость к колесу.
И потому в мельканье спиц,
таком навязчиво-слепящем,
живу наивно настоящим
по вере простодушных птиц.
И, миг пытаясь удержать,
неповторимый и счастливый,
пишу ночами торопливо
обычные слова в тетрадь.
ИЗ ЦИКЛА «СНЫ ВОРОНА»
Пока ты спишь, придумываю Город,
конечно же, у моря. И ветра
приносят чудеса чужих историй
и оставляют в нём их до утра,
чтобы одна из них случилась с нами...
Из парка сумасшедший вальс летит
на пристань с разноцветными огнями
и просит всё забыть и всё простить.
А волны разбиваются о скалы
и время поворачивают вспять,
и там для счастья нужно очень мало –
найти и никогда не отпускать.
Я столько лет придумываю Город
в отчаянной наивности ночей.
Но видит сны совсем другие Ворон,
всегда свободный
на моём плече.
ТЫ, ОТВЕРГАЯ, ВСЁ-ТАКИ БЕРЁШЬ
Плачу за правду.
И вдвойне – за ложь.
В жестокости своей несправедлив,
ты, отвергая, всё-таки берёшь,
но, обрывая, продолжаешь длить.
Что мне даруешь, тем я и жива.
А чем жива – не запасёшься впрок.
И, обжигаясь, падают слова,
чтоб догореть дотла в узорах строк.
Не в силах ни расстаться, ни забыть,
тоскуя по безумствам, по теплу,
бьюсь мотыльком в окно твоей судьбы
и
медленно
сползаю
по
стеклу...
РЕКА МОЕЙ ГРУСТИ
Уплывает сорванная лодка,
чтоб на этот раз увидеть устье –
у реки сегодня половодье
бесконечной, безнадёжной грусти.
По её немым неспешным водам
вдаль уходит тихо и бесследно
символ одиночества свободы,
символ бесприютности надежды.
А туман предательски закроет
берегов зовущее начало,
не оставив миру звуков, кроме
криков чаек...
криков...
чаек...
чаек...
EASY COME
Easy come, a значит, easy go.
Нет следов в полуденной пыли.
Оказалось, жизнь не ряд торговый,
а дорога к краешку земли.
И теперь, когда тоска накатит,
оттого что жгут весной траву,
ты тайком приходишь на закате
посмотреть на то, как я живу.
Посмотреть на мой нехитрый домик,
на берёзу в почках у крыльца.
Только, знаешь, вспоминать – не помнить.
А любить – не хлам хранить в сердцах.
***
На самый чёрный в жизни час
храни в себе частицу света
от той сверкающей кометы,
что ныне разделяет нас.
На самый чёрный в жизни день
прибереги одно лишь слово –
мою алмазную подкову
времён сырых арбатских стен.
На самый чёрный в жизни год
оставь себе мою молитву,
как оставляют в ночь калитку
и ждут, что кто-нибудь придёт.
ПОЕЗДА. ФОРМУЛА СЧАСТЬЯ
То ли сходит с ума, то ли сводит с ума этот поезд...
Ошибается стрелочник, но дальновиден стрелок.
Ипполита прощает Гераклу расстёгнутый пояс,
Андромаха прощается с Гектором. Плачет стекло,
уплывает перрон, перебрав фонари, словно чётки,
оплывает свеча уходящего долгого дня.
Перестук-пересчёт поцелуев, просчётов, пощёчин...
Эта формула счастья – она никуда не годна,
потому что выводят её из привычных ошибок,
недосказанных слов, изолгавшихся книг. А потом
одиночество – вечно голодная хищная рыба –
в исступлении бьёт рыбака ядовитым хвостом.
НОКТЮРН В ЗИМНЕЙ ОПРАВЕ
Солнце забытой дыней
в зимнем закате стынет.
Выдохнуть хочешь имя,
а вылетает иней.
Ночи пустое блюдо.
Холод уставших судеб.
Ветер из ниоткуда
всё разметал, что будет.
Кто я тебе? Ты кто мне?
Больше уже не вспомнить...
Лишь силуэт твой тёмный
в памяти комнат тонет.
Плачет снегами Вечность,
мне защититься нечем.
Время достанет меч свой
и навсегда излечит.
НИКТО НЕ ЗАМЕТИТ ПОДМЕНЫ
Не выжать ни капли из прожитых чувств,
ни крови, ни влаги, ни браги.
Гонимая жаждой, куда-то лечу
сквозь ночи безмолвной бумаги,
сквозь смерть голосов, равнодушие стен,
лечу, одарённая снами,
а рядом летит неизменная тень,
и звёзды не гаснут над нами.
И мне без неё, как и ей без меня,
никак не достичь откровений.
Но если местами нас днём поменять,
никто не заметит подмены…
БЕЗВЕТРИЕ МОИХ ФЛОРЕНЦИЙ
Безветрие моих флоренций
и одиночество ночей...
Так безысходно ноет сердце,
не дорожащее ничем.
Пыль овдовевших сонных улиц,
надменных статуй взгляд пустой.
Напрасно я сюда вернулась
за жизнью тихой и простой.
Я здесь, конечно, не останусь.
Мне больше нечего терять.
Благослови, Святая Анна,
мою дорогу и тетрадь.
ЧЁТКИ БЫТИЯ
Закручена в спираль юдоли суета.
Всё было, есть, и всё, конечно, будет снова.
Бессмысленно бежать от славы и креста,
предательства, любви, сумы, тюрьмы и слова.
В петле немой тоски на посошок болят
и разум, и душа, враждующие с детства.
Но где-то есть река и спящие поля,
дорога, а над ней – ветров священнодейство.
И, значит, смысл есть попробовать принять
себя и этот мир в одной условной точке,
на чётках бытия не пропустить ни дня,
и каждый сохранить в бродяжничестве строчек.
ЖЕЛАНИЕ ДОЖДЯ
Остановилось время или нет,
нельзя понять по письмам и газетам.
Исходит иноземным зноем лето
в подвергшейся изгнанию стране,
где я молчу «спаси и сохрани»,
«отечеством» заканчивая список,
и надо мной так тяжело и низко
застыли серой клинописью дни,
как знак того, что перемена мест
теряет смысл в известной перспективе,
поскольку те, кого давно простила,
везде составят старый верный крест,
который всё равно с собой нести,
о слишком многом слишком сожалея.
И парус ни алеет, ни белеет.
Как моря нет, так нет воды в горсти.
Но вижу сквозь желание дождя
и пламенной мятежности осенней,
как время-мальчик мчит на карусели
и почему-то просит подождать.
ОТКРЫТ СЕЗОН ОХОТЫ НА ВЕСНУ
Открыт сезон охоты на весну.
Во двориках ночным ветрам не спится...
Охотники, пропойцы и провидцы,
пытаются долги свои вернуть
и новые, придуманные лица
на старые печали натянуть.
Наплачут, напророчат и налгут
с наивной верой в неподсудность слова,
расхристанного, горького, хмельного.
Сведут, сойдут с ума и будут снова
у прошлого-грядущего в долгу.
НАМ БУДЕТ ЧТО ВСПОМНИТЬ
Нам будет что вспомнить…
Нам будет что вспомнить…
Мой город метельный, твой город бессонный.
И точка свидания джаза и блюза,
одна на двоих бесшабашная муза,
одна только нам прозвучавшая тема.
Но так уж сложилось: мы вечно не с теми,
на нерве, на выдохе и на пределе.
Кривые дороги, увы, параллельны.
Им не пересечься, но и не расстаться.
Они не болеют конечностью станций,
они суицидно стремятся к разрыву,
но что-то всегда в них предательски живо.
УМЕРЕВ ОДНАЖДЫ ОТ ОТЧАЯНЬЯ…
Умерев однажды от отчаянья,
я живу беспечно и безжалостно.
Мне мои приятели случайные
говорят, что я сердцами балуюсь.
Их мамашки, дуры несуразные,
их сестрицы, девки переспелые,
по примете дарят мне на праздники
полотенца да простынки белые.
Только мне ни жарко и ни холодно.
По ночам брожу, простоволосая,
отбираю у молодок молодость,
умываюсь девичьими слёзками.
Хорошея красотой нездешнею,
веселее всех среди веселия,
приманю своей улыбкой вешнею,
да накрою пеленой осеннею.
Поседеет Ванька раньше времени,
постареет Павел, запечалится.
Я теперь другого рода-племени...
Умерла однажды от отчаянья...
УСТАВШАЯ ВОЕВАТЬ
День отгулял и умер,
тело сожгли в закате.
Ветер пришёл бесшумный,
чтобы его оплакать.
Росы упали тяжко –
слёзы на чётках Ночи:
плачет о нём монашка,
жить без него не хочет.
Горе мгновенно старит,
выплачет сердце кровью.
Скоро её не станет.
День ей глаза закроет,
яро пришпорит лошадь,
ясен, красив и весел,
и полетит на площадь
к старым цыганским песням.
***
Исполнив любовный танец,
грешные и немые,
шёлковыми устами
росы хмельные пили.
Ветер-цыган в раздумьи
трогал рукою смуглой
тёмных деревьев струны,
нежные струны луга.
Месяц – лукавый герцог –
плыл по каналам ночи,
и замирало сердце,
горечь вкусив пророчеств.
Затосковав по воле,
ивы бессильно никли.
Заводь в подол свой вдовий
звёзд собирала блики.
Тайна ушла с рассветом,
словно жена за мужем,
бросив ребенка-лето –
памяти груз ненужный.
ПОЛКОВНИКУ НИКТО НЕ ПИШЕТ
Ленивый флюгер спит на крыше.
Жара. Лишь мухи сквернословят.
Полковнику никто не пишет.
Но разве писем ждёт полковник?
Склоняет голову он низко
при мысли тягостной и страшной:
забыт и вычеркнут из списка.
Гремят былых парадов марши,
потом становятся всё тише…
Возлюбленных тускнеют лица…
Нет, вряд ли кто-нибудь напишет.
И ничего не повторится.
Комментарии читателей:
Комментарии читателей:
« Предыдущее произведениеСледующее произведение »