Старуха
Р. А. Брандт – с любовью.
На парковой скамье сидит старуха.
Она сидит так каждый божий день.
Не замечая, слякоть или сухо,
Как будто у нее нет больше дел.
Она сидит, прямая, как напильник.
На голове чудовищный берет.
На ботиках ухоженных ни пыли,
Ни пятнышка за уйму долгих лет.
А пальцы у нее как корни сныти.
Писать, такими? Шить? Избави бог.
Такими можно только, извините,
Толочь картошку да лущить горох.
Из не-пойми-чего - цыплячья шея.
Не шуба, нет, - доха? Нет-нет, - салоп
Из богом позабытого музея.
Он в три обхвата, как цыганский гроб.
Она сидит упрямо и безмолвно
И не мигая смотрит лишь вперед.
В руке платок. Мужской. С каймой лиловой.
И сжатый рот характер выдает.
Да, много повидали эти руки.
Но шуба! Но берет! Осанка! Взор!
В них прошлое страны, а не старухи,
Как в стуке костылей – бряцанье шпор.
Что держит ее здесь? Какая жила?
Конец не страшен. Страшен лейтмотив.
Она своих давно похоронила,
И некому самой помочь уйти?
Она встает внезапно, с силой новой.
Тверда нога и вытянут носок.
И с дерева за нею лист кленовый
Слетает вниз и чуть наискосок.
Татарник
Анне
Там, где кончается забор
И начинается кустарник,
Стоит жиган и честный вор,
Владыка пустырей, татарник.
Жилет зеленый, ирокез,
В обтяжку латаные джинсы,
Фиксатый рот, во взгляде бес,
Как говорят, поди подвинься.
За ним стеной у самых ног
Настороженною ватагой -
Лопух, крапива, василек,
Пырей ползучий и бодяга.
А за забором в двух шагах,
Во влажной духоте теплицы
Растут с улыбкой на устах
Жеманницы и озорницы.
Цветы не ведают забот,
Зимы и северного ветра.
Они уверены: вот-вот
Садовник их придет проведать.
Дистиллированной глоток
Воды отмерит через фильтры
И кислород подаст в чертог
Через систему трубок хитрых.
Устав от трюма корабля,
Зевающие от Америк,
Им грезится Лазурный берег
И Елисейские поля.
Прилизан каждый лепесток
И одуряющ пряный запах…
Вдруг показалось: это – Запад,
А где татарник – там Восток,
Восток с дикарской простотой,
Наложниц визгом, бурей пыльной,
С бескрайностью и теснотой
И горечью степной ковыли.
Татарник же – бунтарь, изгой –
Стоит уверенно, степенно,
Как хан Чингиз, готовый в бой
Послать послушные тумены.
Цветы, татарник и забор –
Мне кажется, что это символ
Того, как бесконечный спор
Ведет сама с собой Россия.
Скрипка
Скрипка чужда уху славянина,
Снадобье для женщин и подростков..
Что для итальянца виолина,
То для нас скрипучая повозка.
В музыке слеза со смехом спорят.
Не поймешь – услада иль утрата.
Правды нет до самого до моря,
А за морем – то не наша правда.
Не к лицу мужчине слезы, ласки,
А к лицу мужчине жить войною.
Плащ-палатку скрипке бы да каску
Да покрыть бы листовой бронею.
Деревяшка, жилки, конский волос –
Их куда в походе подевать-то?
Нужен зычный командирский голос,
Выправка и вид молодцеватый.
Скрипачу и тягостно, и душно,
А не уследить – проныра ловкий.
Эх, придать бы скрипке колотушку!
Только вот кому нужны обломки?
Но недаром в музыке
(как в слове)
Тайна – только не для нас, для сирых.
Скрипка и могла бы быть суровей,
Только это был бы Божий вывих.
Так медведя водят по базару
На потеху всем. А взгляд убийцы.
То, что скрипка сразу не сказала, -
И не скажет. Только застрелиться.
Гнется в танце смуглая гитана,
Оплывают восковые свечи.
То не скрипка плачет, - эка тайна! -
Плачут наши души человечьи.
Звездочки сережек, парус платья
Получив за скучные гавоты,
К нам явилась с бессарабской свадьбой
И с полынно-горьким женским потом.
Жги, гуляй! Лисой кружись карминной!
Да пляши, чтоб окоем стал тесен.
Чужда скрипка уху славянина?
Что ж он низко голову повесил?
Комментарии читателей: