Добрая ссора лучше худого мира.
Замолчи, и ты станешь похож на озеро;
или на пламя, что пляшет над сонной лирой
ко стыду возвращения вечно позднего.
Реки мелки: опять не дождутся марева
(станешь как иссушающий летний зной).
Лижет вершины гор золотое зарево.
Сметь ли очередной по тропе иной,
если зарёванной Ева стояла первая,
вышагать, точно вышить: «Немой упрёк
пламени видит та же – неверная, нервная…» –
или не сметь, воскликнув: не уберёг?
Если подаришь молчание всё до капли,
станет пустым кувшин и напрасным – имя.
Вспомни: над этажами – за именем – зябли,
ночь простиралась слепо над нами ливмя.
Добрая ссора лучше худого мира.
Замолчи, и ты станешь похож на дерево;
или на пламя, что пляшет над сонной лирой:
лапа когтистая струн не коснётся зверева.
Добрая Дора лучше худого сира.
Ешь продырявленный, сыр укрощая норки.
Заговори – и будет тебе рапира.
Весело детям кататься на ржавой горке.
* * *
Коты дремотные прищурились: к исходу.
Отравленные ржавчиной каштаны.
Асфальт – смола. Но солнечная одурь
бежит тебя, жемчужного фонтана.
«Свяжи мне время с древним корневищем!» –
но ты своё исправить не способна.
Мой век вдвойне разорван и похищен,
и всюду солнце как фонарь налобный:
опережает око круглосуточно,
у всех вещей выхватывает глади,
любую мглу спроваживает в сутолочь
петель и бликов… – вьёшься вверх, не глядя.
* * *
Смеет ли лето продлиться вечно?
Рот на замок, коль вечор млада!
Лица ладоней – прячу: нечем
крыть целый млечный путь Никогда.
Всякая брешь Альтаиром вдовствует:
поманит, рассеется поутру.
Полно глядеть, чужеоко вострое,
свечи устали дрожать на ветру.
Плечи постылой сдаются были,
вырезам верным береговым.
В тёплые топи – острые крылья:
было б кому оказаться чужим.
* * *
Ты, кто срывает цветы и комкает
для потехи и ради грёз,
кто покинул всякую комнату,
в которую вещи вёз,
всякую вещим словом "дом" назвал,
всякую – с потолком и без,
все обличил в бесполости: "Я – Аз вам,
фундамента оный бес-
платный..." – без платья: волан в руке её
точно престол и склеп...
Зри: для тебя и она, белошеея,
шьёт из последнего... – слеп.
ИХТИАНДР
Я в море входил, будто в первое обещание света,
чтоб переменить любовью его тьму.
Искал средь водорослей беспощадные ответы –
в лицо мне дышала лишь стылая рать мук.
То камнем катясь, то, течением злым гонимый,
с дельфинами взрезывал спины живых волн.
В нас целили рифы подводные – да мимо.
И сам я не раз себя миновал, берегов полон.
Под кожей кричали разверстые рты-раны
(их море не лечит – не моет): «Веди в бой!»
И всё ж соль войны – не морская… Вставал рано –
а в приступе волны захлёбывались собой.
И море глотало меня под поверхность, и вся рыбья
меня не спасала от безответности прыть.
Я вынырнул. Слышу: «Дай раны омою…» – над зыбью.
Над пропастью пропасть – в которой из них плыть?
Я бил кулаками гладь, точно одеяло –
и рыбы пропели истину в глушь ушей.
То нить рукава Ярославны рекой Каяла
спустилась и нежеланной коснулась шеи.
* * *
Пальцами прикасайся к фиолетовым цветам под луной.
Купол над куполом испокон веков ждал молчания звона.
Вот оставляй безответным и ты колокольчик иной,
раз в унисон отозваться не можешь и онеметь влюблённо.
Лунный безликий диск торопит на неправый искренний суд
тех, кто услышал сказкою венчанный говор дороги.
Сумрачь над городами: мимо, но насквозь неё несут
к обетованным порогам упрямые верные ноги.
Комментарии читателей: