Из серии рассказов «В двух шагах от любви».

Благословенны ж будьте, вечера,

Когда с последними строками чтенья

Все, все твердит – «пора, мой друг, пора»,

Но втайне обещает продолженье.

Георгий Адамович

«Что общего может быть между этой Светой, тем Захар Иванычем и даже моим Аликом, который затесался в эту компанию скорее по случайности?» - тщательно штудируя «Технологию рассказа» Михаила Веллера , подумала Ольга Васильна. Тщетно пыталась найти в этом тексте место, которое встречала у него ранее: что все творцы имеют тревожный и раздражительный характер. Куда же оно запропастилось? Вроде бы все трое совершенно разные люди. Мысль о том, что каждый имеет какой-то талант, и даже не один, и весьма разнообразного свойства талант, грела ей душу, и в то же время другие мысли, точнее, смутные эмоции, холодили сердце, более того, прокатывались по нему, как промокашка по штукатурке , эти эмоции просто-таки царапали сердце, оставляя на нем странные зарубки. Самую сильную зарубку , как всегда, оставлял, конечно, Алик. Душа типа тобой уязвлена... Это Пушкин так писал, хотя она уязвлена, когда любил или любишь. А в данном случае – о любви нет и речи, и раньше не шло, и тем не менее – перманентное уязвление, со стороны вот этого нелюбимого! Может быть, именно потому и уязвляет, что нелюбим. Ольга Васильна перебирала карточки, подготовленные на плотной бумаге для выступления в клубе на тему «Любовь и брак». Особенно ей нравились выписки из тоненькой книжицы государыни Императрицы Александры Федоровны Романовой «О браке и семейной жизни» . Иногда Ольга вообще считала себя монархисткой, в иные дни — вовсе нет. Монархии вырождаются, как это и произошло в России. Хотя все-таки с царем было лучше, надо было его оставить или заменить на Михаила Романова. А вообще-то если хорошенько побегать по интернету (Ольга всегда именовала интернет с маленькой буквы), то выяснится, что бумагу на отречение того же Михаила Александровича готовил некто Набоков, сын того писателя, кстати, крупный масон. И это был чисто по существу масонский ход – ниспровержение монарха. И все было сделано так хитро, юридически неправомочно. Ладно, не будем сейчас по интернету шарить, иначе в голове поселится полная окрошка. Лучше подумать о конкретной брошюрке в переплете, написанной конкретным человеком. Неглупая была Александра Федоровна, про жену как понятие она писала (хотя это вроде типа реферат, а не ее собственные мысли): « Ей никогда не следует сомневаться в том, что во всех затруднениях он, муж то есть, ей посочувствует. Надо, чтобы она никогда не боялась встретить холодность или укор, когда придет к нему искать защиту». Надо чтобы! Да это самое трудное в отношениях. Каким образом, не манипулируя, заставить человека тебя уважать, если он не онегинский дядя? Хотя как это в душу верно у нее: «Если почитаешь своего супруга, то и другой возвышен, если нет, то и другой унижен». Алик всегда говорит, что не надо было Николаю Второму идти на поводу у своей бабы. Бабы, выражается тоже, и как по-плебейски! Бабушка Ольги, кстати, из дворянской семьи, но очень некстати, что Ольгина мама запретила детям копать родословную: вот умру, мол, тогда копайте! Но даже после уже давней смерти Ольгиной мамы этот запрет как будто действовал, да и не с кем стало копать… Воспоминания перенесли Ольгу Васильну к событиям годичной давности. К вечеринке по случаю дня Победы. Такие встречи среди русских редки, как наши встречи Виктория Регия. Принять гостей нынче - это вам не в фейсбуке порезвиться. «Физически ленивые люди обычно имеют весьма тяжелый характер», - мрачно думала сначала тогда Ольга Васильна про своего Алика, восхищаясь в то же время бойкими хлопотами , выказываемыми хозяином дома Костей, вокруг самодельного барбекю. А вообще надо changer des ideesi, будешь все время ругать супруга, даже мысленно, он и будет плохо себя вести, со свойственной ей последнее время рассудительностью уговорила себя Ольга, а то как бы не докатиться до депрессии … Расселись неподалеку от горящих углей. На выносном столике крошечные по размеру закуски, Ольга Васильна не одобряла этот западный стиль, разжигающий аппетит, а потом еще надо часа два разговаривать стоя, а потом уже подадут серьезные салаты и горячее, уже часам к 10 вечера, когда уж лучше думать о сне, ну тут просто глаза слипаются. Это французский обычай, среди русских он считается изящным и , поди ж ты, прижился. Хозяин дома Костя, статный 53-летний с проседью шатен, дамский любимец и красавец, напоминает какого-то российского актера, а то и многих сразу. Ольга Васильна современных актеров плохо знала. Стоя прямо, как на собственном памятнике, Костя вдруг энергично замахал руками, словно держащими дирижерские палочки.

- Я рад, что вы, наконец, у меня сегодня собрались. Не встречались ведь два года! Я долго думал, кого пригласить, - голос у него вдруг стал зловещим: он скрывал, что сегодня у него день рождения, хотя некоторые гости предварительно вручали ему тайком подарки в его кабинете с висящим на стене портретом Бунина, да, впрочем, он и сам похож на Бунина . А вообще декларировать свой день рождения становится немодным. – Пригласил самых выдающихся людей. Я счастлив, уж поверьте мне, что у меня такие замечательные друзья, не фуфло какое-нибудь.

Парясь у барбекю, Костя неплохо принял на грудь, что было очевидно, как в аквариуме, но держался еще прямее обычного.

-Вот видишь, мы не фуфло, - шепнула Ольга Васильна своему Алику, надавив ему каблуком на его туфлю. – Ты вообще выдающийся ученый, автор ряда фундаментальных работ. А так принижаешь себя, будто ты последнее фуфло.

- Нет, не фуфло какое-нибудь, - слегка качнувшись, снова подтвердил Костя и сел во главе стола, рядом с Ольгой.

- Давайте выпьем за всех нас! – радостно подняла бокал Лариса, - и чтобы жили дружно и не ссорились.

А сама с Ольгой Васильевной даже не поздоровалась. Алик, сидящий между ними двумя, стал наливать в бокалы и Ларисе, и супруге, Ларисе – красненькое, а Ольге Васильне – минводу. Она никогда не пила – из принципа, декларируя, что от алкоголя гибнет все человечество, а особенно русский народ. Кроме того, у нее еще с детства от алкоголя голова раскалывалась и чудились кошмары. Таких нежных не менее 30% среди российской молодежи, а привыкать к этой дряни окружающие заставляют очень деспотично.

- Низкая самооценка – основа безнравственных поступков, - слегка покосившись на Ларису, прошептала Алику Ольга.- От неуважения себя происходит неуважение близких, грубость, ревность, семейные ссоры, уродливое воспитание детей , матерщина.

- Что еще у тебя по списку? – ехидно вставил Алик. – Сними ногу, мне больно, у тебя ж не слабенькая весовая категория.

- Извини, ой, - Ольга Васильна мысленно укорила себя за невнимание и быстро убрала ногу . – Я бы еще сказала: гордыня, непонимание близких. Безверие, в смысле отсутствие веры в Бога.

Если по-честному, в христианстве Ольгу не все устраивало. Например, чудо в Кане Галилейской, или почему «Жена да убоится мужа своего»?

За десертом все разбились по парочкам, Алик сидел в углу мрачным бирюком, наливая и смешивая себе все остатки вин. Ольга Васильна снова пустила в ход свой каблук и свою нехилую весовую категорию, но в этот раз Алик ни на что не отреагировал.

Костя был счастливый трехдетный отец. При каждой встрече, когда все сидели за столом, а он норовил всегда почему-то сесть поближе к ней, он рассказывал Ольге полушепотом, как его старший сын уже здесь, во Франции, сразу после рождения близнецов, тогда это был девятилетний отрок, постоянно вис у него на плече и спрашивал: «Папа, ты меня по-прежнему любишь?» И так каждый день, включая сегодняшний, когда ему уже 16. Три Костиных сына, большеглазые породистые парни, то не шутку дерущиеся, то неотрывно прижимающиеся друг к другу около компьютера, уже говорили между собой на французском. Иногда запуская в космос незамысловатые русские фразы : «Ну ты чо, совсем что ли?»

- А меня дети вообще не слушают, - слегка вздохнула Ольга Васильна, косвенным взглядом любуясь Костей. Иногда она воображала, что у них с Костей роман — платонический, конечно. Она даже покаялась в этом однажды о. Василиу из румынской церкви — на французском. Он немножко знал русский язык, буквально несколько фраз. Его бабушка была украинка, а сам он был старший сын в шестидетной семье. «Ну вы что, Ольга, совсем что ли» - рубанул он ей. Почему-то слабо знающие русский язык выуживают из него только самые примитивные, вульгарные фразы. То ли дело ее личный психолог Олеся... Ну это, впрочем, громко сказано: личный психолог. Олеся закончила второе высшее по психологии заочное в Москве, а во Франции отучилась год на курсах по эриксоновскому гипнозу. Приличную работу она найти не могла, но хотела работать бесплатно, в порядке благотворительности, тогда, по ее логике, у нее ее украинский папа от туберкулеза выздоровеет. «Вообще благотворительность способствует здоровью, очень!» - напоминала она. Множество советов и указаний она действительно раздавала бесплатно. Платно она работала в русском магазине — за процент с продаж. Русский магазин потихоньку разорялся, Олесе причитались сущие гроши. Да и те выдавались с опозданием. Что не мешало Олесе сыпать максимами дальше. Например, такими: «Плотский грех или случайная связь супруга ранит меньше , чем платоническая любовь, о которой пусть даже не знает предмет поклонения» . Сама Олеся была беззаветно верна своему 70-летнему французскому мужу, будучи на 32 года его младше. Или играла перед окружающими такую игру? Ой, не надо мне быть такой циничной... За столом разговорились о талантах. Ольга Васильна услышала только окончание разговора. «Талант — это страшно, уж поверьте мне!» - широко раскрыв красивые глаза в поволоке и сделав действительно страшный голос, произнесла сидящая напротив Вера, недавно овдовевшая, тоже психолог, но с образованием в объеме психфака МГУ. Здесь она, конечно, тоже не работала. Ее муж был выдающийся ученый-биофизик. Поэтому ее приглашали всегда, а Олесю никогда. Про Олесю Вера говорила, что психологическое образование у нее около нуля. Жен французов вообще слегка в этом круге презирали. Вера всегда ревновала своего мужа ко всем окружающим дамам, но только русского происхождения. А их было достаточно по обе стороны границы (он работал в нескольких странах) , и кое в чем он чистосердечно каялся, что ссорило супругов накрепко. Вера любила своего мужа безумно и немало мучила. Хотя вроде ее можно понять. Перед самой смертью мужа она раздражительно рассказывала Ольге Васильне про какую-то Светлану Ковалеву из Питера, которая появилась для годичной стажировки у него в лаборатории.

- А кто такая эта Светлана Ковалева? - вдруг осторожно спросила Костина жена Рита. Кстати, у нее тоже были всегда основания для ревности, несмотря на ее красоту и молодость. Она была моложе Кости на 15 лет, огромные синие глаза достались сыновьям именно от нее. У Кости были зеленовато-карие. - Я слышала, она и швец, и жнец, и на дуде игрец.

- Да! Она хорошо поет, снимает фильмы, ставит театральные постановки... Кстати! Она бы для твоего клуба была полезна. Пригласи ее, не пожалеешь! - вдруг взволнованно промолвил Костя, адресуясь только к Ольге Васильне. У той слегка, впрочем, даже не слегка, кольнуло сердце.

- Ну ты дай тогда ей мой телефон. Или я сама позвоню, - ответила Ольга.

- Да ладно, Алик все скажет, он с ней тоже вась-вась.

У Ольги опять неприятно кольнуло сердце.

- Ничего Алик не скажет, а слова вас-вась нет в русском языке, - с трудом отрываясь от очередной бутылки с бумажным салфеточным воротником, проворчал Алик.

- Правильно, Алик, не признавайся, - тихо гнул свое Костя. Ольга заметила, что все кругом сильно подшафе, особенно Вера и ее Алик. Вера, кажется, даже лечилась у психиатров от алкоголизма. И ее венценосный супруг вроде бы тоже. Какая, однако, печальная , безрадостная жизнь у русских, особенно в супружестве. Ну положительно не умеем мы быть счастливыми, хоть ты тресни. А французы? Тоже бабушка надвое сказала.

- Скажи , Костенька, этой Свете, что следующее заседание клуба у нас 15 мая, я приглашаю,- перевела на деловые рельсы разговор Ольга. Все почему-то вскочили со стульев и стали прощаться.

- Ну, вы, ребята, куда это вы! Мы так не договаривались! - заволновался Костя, с трудом привстав из-за стола. – Убегаете быстро, как какое-то фуфло.

- Наоборот, уходим, как аристократы! - смущенно произнес всегда улыбчивый, хотя немножко побитый жизнью еврей из Молдавии Фима.

Света Ковалева действительно появилась в клубе 15 мая, внимательно послушала спич Ольги на темы очередной порции книжек первые десять минут, а потом уткнулась в лежащий на столе модный журнал, хотя, судя по одежде, за модой отнюдь не гналась. Да и не нужна она была ей: зачем мода, если сразу очевидны яркие, выразительные, пусть даже и не очень правильные черты лица, пышная, может быть, чересчур пышная фигура. Яркая брюнетка слегка восточного типа, молодая розовая кожа, этакая Шехеразада Иванна. В конце вечера она помахала Ольге запиской, встала во весь свой немалый рост и великолепно, с выражением, хотя и довольно тихо, прочитала свой стих из уже изданной своей книжки стихов. Кстати, стих касался платонической любви и назывался «Чужая женщина». Потом она позвонила Ольге на другой день и спросила ее, а когда-де следующее заседание. Разговор начала деловито : «Света вчера вечером...» И вот на следующем заседании клуба Ольга Васильна елико беспристрастно рассмотрела Свету, которая вчера вечером. Кстати, неплохое напоминание о себе в телефонном разговоре, ведь никакую визитку не сунешь в телефонную трубку. На этот раз Светлана показалась ей сумрачно-сдержанной, что все-таки выгодно оттеняло белизну ее красивого лица. Это и есть подзабытая ныне томность. Поразила она в этот раз и своим глубоким грудным голосом, спев вместе со всеми в конце заседания, как это теперь стало принято, когда в клуб пришел профессиональный руководитель хора - приехавшая из Испании Марина. Пели, приглядываясь друг к другу (хор еще находился в стадии становления), что-нибудь задушевно-русское и простое из 19-го века, например, Вайну-Вайну» из «Евгения Онегина»... А потом, когда хор все-таки возник как самостоятельная единица , что удивило Ольгу Васильну, она всерьез уже думала, что с нами, русскими, каши не сваришь, Света стала петь альтом, хотя, как замечала Марина, она ошибалась в нотах. Марина уже стала потихоньку привязываться к Свете, но и не упуская возможности ее покритиковать. Особенно она критиковала ее фигуру - косолапую, слегка неуклюжую. Ольга пыталась немножко осадить Марину, сбить с нее молодой задор осуждения. "Не придирайся, пожалуйста, природа нас учит, что все совершенным быть не может, надо выбирать: или лицо, или фигура".

- Хорошо, - возражала Марина. - Но если она косолапыми ногами идет все-таки, куда ей самой надо, то в хоре она уводит людей не туда. И люди за ней идут, ведь она по натуре лидер. Но идут они немножечко не туда.

Кстати, Марина тоже была лидер по своей природе, иначе бы хор быстро перестал существовать. И, как это часто бывает с молодыми русскими за границей, все-таки похожие люди рано или поздно привязываются друг к другу, однако не перестают замечать недостатки другого. Марина и Света постепенно подружились между собой.

Марина была кандидатом биологических наук. Перед Францией она уже хотела уходить из российской науки ввиду своего хронического безденежья, наметив уходить в искусство, что, правда, тоже "не Перу", как говорят французы, но она начала даже учиться в частной московской школе кинодраматургов. В России у нее вышло в свет несколько тонких книг любовной лирики и книга-эссе, в духе жестокого романса, как она образно выражалась в своих импровизированных устных биографиях, под названием " Я раздумала разводиться". А вообще говорила Света очень мало, так мало, словно любой разговор, тем более не по делу, отвлекал ее от чего-то очень важного, уютно расположившегося внутри нее. Такая молчаливость немного раздражала Марину.

-Да правильно она делает, - защищала Ольга Свету. Кстати, Ольга, как и Марина, проходила по разряду многоречивых говорунов. - Никогда не стоит растрясать свое вдохновение. Оно ведь приходит свыше, по определению. Это дуновение свыше.

-Вы это уже много раз на клубе говорили, а сами-то любите пошептаться, - возражала Марина.

- Вот у меня и нет никаких литературных достижений, - обижаясь, скорее уже на себя и потом на Алика, говорила Ольга Васильна.

Света приходила на заседания литературного клуба отрешенная, никому не улыбаясь, и опять рассеянно листая залежавшиеся модные журналы. Улыбаться русские научаются только лет через пять от начала эмиграции, да и то не все... Потом все-таки включалась в общую работу, отпуская свои комментарии или читая глубоким грудным альтом стихи.

- Вот увидите, скоро к нам на клуб будет ходить масса народу , и все из-за одной Светы, - однажды напророчила Марина, когда Света раньше времени ушла с заседания. .

- Разумеется, вот что значит молодость, ум и красота! - не преминула добавить Лариса.

- Это называется драйв! - бросил на ходу один француз, его звали Робер, он знал много русских слов, но говорил с жутким акцентом. Ольга заметила, что Робер со своими угольно-черными огромными глазами смахивает на французского легендарного писателя Эмиля Ажара, он же Ромен Гари, отец у которого, возможно, был русский киноактер Иван Мозжухин.

Вопреки прогнозам, ходить больше народу не стало. Ну разве что чуть-чуть больше, да и то не всегда. Только почему-то тот же Робер, увидев Свету в окружении всех прежних членов клуба, повадился радостно повторять:

- On est nombreux!ii

- У них, наверное, роман, у Светы с Робером, - шепнула после очередного заседания Марина и тут же хлопнула себя по губам.

Видимо, Света принадлежала к породе людей, которые трудолюбивы аки пчелки и все свои творческие замыслы отважно реализуют. Вот только дома у нее полный раскардаш, как опять же тихонько поведала МАрина , снова ударив себя по губам. Жуткий беспорядок и неопрятность , кругом валяются непостиранные одежки и початые бутылочки с валерьянкой из русского магазина. И не жалко ей дочку. Что за дочка? Это было для Ольги неожиданностью. Ребенка вскоре все стали лицезреть на репетициях. Света затеяла сразу несколько постановок на двух языках, и дело шло исключительно успешно. На время забыли про литературный клуб, вернее, устно перевели заседания литературного клуба в разряд репетиций. Репетиции Света вела очень властно, вместе с тем весьма корректно, говорила необычно для себя громким, но очень певучим голосом. Спектакли по сценарию Светы состояли из стихов и отрывков из кинофильмов. Стихи читал Робер, переведя их вместе со Светой на французский. Света, естественно, читала стихи по-русски, стихи, как ни показалось это странным Ольге Васильне, все были сплошь революционные, даже собственные Светины стихи, на первый взгляд, лирически- скрыто-адюльтерные, тоже содержали какой-то неопределенный, непонятно против кого направленный, но революционный призыв. "Ну и молодежь нынче пошла! Недаром Света любит поэтов Серебряного века, шпарит их почем зря наизусть. Но у тех хоть форма была адекватная..." - только и успела пожать плечами Ольга Васильна, которая на этот раз ограничилась разливанием чая после спектакля. Ну не читать же ей комментарии к фильму "Броненосец Потемкин!" Тем более она заикается, когда волнуется. Она хотела сказать перед спектаклем хотя бы даже и заикаясь, Свете, и обязательно наедине, что революция рано или поздно пожирает своих детей, отвлечемся от СССР, посмотри на Францию, а по итогам революции народной власти все равно нет как нет, но Света не стала вслушиваться в то, что говорит Ольга, только красивыми светло-карими, почти желтыми, как у некоторых политических деятелей, глазами показала ей: "Мы с вами вообще не из одного купе, даже не из одного вагона, мы только успели родиться в одной странной стране, которой теперь нет, но это ваше поколение ее прошляпило, мы-то были тогда всего-навсего пионерчиками !" И стала почему-то яростно резать на треугольники кусок мятой красной тряпки. На самом спектакле в день 7 ноября всех женщин Света одела в красные косынки. Успех спектакля среди французов был очевиден, но при этом носил характер какой-то сдержанно-смущенный. После спектакля Ольга стала с растерянным видом подходить к каждому и предлагать налить чай. Красную косынку сама она отказалась надеть.

- Да сними ты эту дрянь, - нервно ткнув пальцем в Светину грудь с косынкой, потребовал красавчик-моряк (бывший, конечно) по имени Леня , только что познакомившийся с нею. Больше почему-то никто не хотел в этот вечер со Светой общаться. и она отнюдь не возражала против общества Лени , который был уже давно подшафе. Он всегда был подшафе, даже когда приходил на литературный клуб, после которого жаловался Ольге на свою личную жизнь: он здесь женился на француженке, но она его не устраивала как женщина, хотя была добрейшей души человек: она спасла его из плена (его корабль арестовали во Франции) и при знакомстве с нею их двоих повело друг на друга теплой волной, как из океана, но она у него с рождения нервнобольная (ее мать во время беременности взяли на испуг алжирские повстанцы в 1961 г.) , у нее по жизни постоянные приступы депрессии. Леню это не устраивает, ему нужна спокойная здоровая женщина, лучше русская, хотя Элен добрейшей души человек, работает в соцслужбе, помогает старикам и детям и всем его друзьям, которые плюют ей в душу (на этом месте Леня дерзнул употребить другой , более грубый русский глагол). Кстати, французского он так и не выучил за 10 лет жизни во Франции, с женой он говорил на каком-то самопальном эсперанто. Она, видимо, все терпела, его мнимые или настоящее измены, во всяком случае его постоянную готовность изменять ей, его по сути бывшей жене, ибо они были официально разведены, его постоянные выпивки, его какую-то довольно тяжелую болезнь , делающую его смертельно бледным и нервным (все от выпивки, сам же пояснял он). Вот и сейчас она сидела рядом с ним и Светой и робко пила налитый Ольгой чай. У нее были причудливые, но не лишенные шарма, миндалевидные, очень косящие, как у контуженого солдата, глаза. "Посидите с нами» - , вдруг попросила она Ольгу. Света настойчиво выпытывала у Лени, есть ли здесь русскоязычный зубной врач. Сзади к ней подбежала девочка лет пяти, хорошенькая, но немного странная, и встала между ее и Лениным стулом. Видимо, девочка не хотела, чтобы мама говорила с мужчинами. Ольгины дети тоже никогда этого не хотели, и их можно понять...

После спектакля Светлане некие авторитетные французы подсказали, что во Франции в культурных ассоциациях нельзя ставить политические спектакли, у президента ассоциации могут быть неприятности, его просто могут вызвать на ковер в мэрию, и , несмотря на спокойные возражения Светы, произнесенные тем же ровным певучим альтом, что спектакль отвечает уставным требованиям ассоциации (Ольга Васильна так бы не смогла, все-таки другая нынче молодежь, богатыри не мы, а они, вопреки Лермонтову! правда, много ли богатырей в молодежном поколении? ) , следующий спектакль был посвящен исключительно лирике, без примеси политики. . Света стояла посреди даже не сцены, а просто зрительного зала, свободно ходила между рядами зрителей. которые восхищенно снимали ее на камеры. На ней было очень красивое платье, чуть узковатое ей, она не потратила на него ни одного евро, ибо оно дома свалилось ей буквально на голову с соседнего балкона, но с какого именно, она не могла установить, несмотря на добросовестные расспросы соседей. «А обычно я все платья подбираю со свалки, во Франции это со мной происходит более оптимально, чем в России», - признавалась она. Деньги она копила на продолжение московской киношколы. На этом концерте ей во всем ассистировал Робер, начиная с синхронных переводов на французский и кончая разливанием чая, на который был мобилизован 12-летний его сын. Особый восторг вызвал Светин стих «Чужая березка». Это была дань есенинской березке, которую обнимал преждевременно сгинувший поэт, обнимал как жену чужую. Ольга Васильна и любила и не любила этот стих. Любила, потому что классик давал ей индульгенцию на то, что какой-нибудь поэт или, на худой конец, простой французский профессор типа Кости, будет ее обнимать. Не любила, потому что Алик ведь тоже может подчас обнять чужую жену или вообще ничью. И неизвестно, что по своим моральным последствиям будет хуже. Марина пела современные русские романсы под собственный аккомпанемент на фортепьяно. Разумелось, что романс «Мне нравится, что вы больны не мной» очень сопрягался с сегодняшним состоянием личных Светиных дел. Марина за несколько дней до концерта все-таки выудила у Светы некоторые штришки из ее биографии, или, как теперь говорят, биоматериал. Слово компромат употребляется нынче только по адресу политических деятелей . В Москве у Светы был в наличии муж, совсем молодой, моложе Светы, хотя куда уж моложе. Художник (тут Марина по-детски прибавила «От слова худо») . И была еще дочка 5 лет. Марина, которая не любила сплетен и все-таки (со ссылкой на Свету) говорила, что сплетни немножечко дают расслабиться, только не надо их распускать против конкретных лиц, в порядке интриги, так вот, Марина шепотом, опять ударяя себя по губам, , поведала, что женаты они с тем художником уже лет шесть, но что он болен алкоголизмом и готов все пропить, пропил даже Светин полученный по зарубежному гранту компьютер. Света писала ему письма от руки (ибо он не мог теперь войти в электронную почту) – искусство, здесь во Франции уже, казалось бы, всеми утраченное. До Питера они шли куда как долго… Когда она их опускала в почтовый ящик, глаза ее были на мокром месте. Она не могла его бросить, потому что православие не велит бросать мужа-алкоголика. «А разве Света ходит в церковь?»- удивилась Ольга Васильна. И на третий день после концерта увидела ее в румынской церкви распластанной перед иконой во время чтения покаянного канона… В воскресенье заметила Ольга ее в потоке причащающихся румын. Это хорошо, подумала она, значит, напрасно все жены, включая ее саму, опасаются, что Света будет искушать чужих мужей. Иначе она не подошла бы к святой чаше… Или она не знает этого правила? Ведь мы же все новоначальные, и я тоже, размышляла Ольга. Света не могла еще бросить этого своего художника потому, что любовь сначала у них была бешеная, невероятная. Любит же молодежь эти безграничные страсти, в то время как православие не позволяет нам страстей. И чем заканчиваются все эти невероятные вибрации молодых душ и тел? Ольга высокомерно бросила взгляд на Марину. Так и есть: параллельно с молодым художником существовал и еще очень немолодой кинорежиссер, который вывел Свету в кинематографические люди . От кого дочка, Света сама толком не знала, девочка была похожа на обоих. Прямо как в «Тихом Доне»! Художник был бедный, злой на мир и непрактичный, он не мог содержать ребенка, не говоря про саму Свету с ее недешевыми издательскими и кинопроектами. Режиссер был богатый, добрый и любвеобильный, он почти полностью содержал каким-то образом (кажется, через Светину маму) Светину дочку и еще по ходу несколько маленьких детей уже совсем других и не менее перспективных мамаш ( в основном киноактрис).

«Зачем я осуждаю их, таких молодых и неприкаянных, зачем я ханжу , считая свою жизнь более нравственной?, я , легкомысленно выскочившая замуж за человека, которого потом никогда не смогла полюбить и которому пусть и в воображении, сугубо платонически, но однако изменяла с каждым встречным-поперечным? И у меня при единственном вроде бы муже ни в чем нет порядка: ни в голове, ни в доме», - вдруг словно уколола себя иголкой Ольга Васильна, залюбовавшись на стоящую посреди сцены Свету. По левую руку с микрофоном как переводчик стоял Робер, давно разведенный, явно ищущий новую подругу жизни, может быть и русскую, раз так бойко говорил по-русски! Правда, тоже безработный, как тот художник, и тоже нищий. Он хотел хорошую домашнюю хозяйку. «Я не домашняя хозяйка, я дикая хозяйка», - любила шутить Света. Она уже затевала фильм с Робером и Мариной про развод неких молодых родителей, написала сценарий, в фильме должен был играть и сын Робера. Одну мизансцену уже отсняли в горах Севенн: Света легла на капот Роберовой машины с кинокамерой, фокусируясь на рулящем папе с весело стрекочущим сыном.

В конце июля, собираясь в Москву и волнительно подбивая итоги прошедшего учебного года и работы своего литературного клуба, Ольга Васильна не смогла не признать, что знакомство со Светой ее многому научило, например, хотя бы тому, что не надо ждать, когда добрый принц вдруг предложит тебе напечатать твои литературные опусы, а нужно бороться самой за их опубликование. Света даже дала ей адрес того издательства, в котором публиковалась сама. И Ольга еще с весны вступила с главной редакторшей в длительную и , признаться, совсем неэффективную переписку. Похоже, эта ветвь судьбы не даст плодов. Впрочем, во всем надо убедиться воочию.

Этому процессу – литературным заботам, как она их называла, Ольга и посвятила свою последнюю неделю пребывания в Москве. Сначала она увиделась с той главной редакторшей.

-Чайку не хотите ? - явно замотанная жизнью толстая София Абрамовна спросила Ольгу уже в коридоре. Издательство было скромноватым, располагающим каким-то зарубежным, непонятно откуда идущим бюджетом. Ольга Васильна давно послала этой Софье Абрамовне свой рассказ-первенец , а та работала на дому, ухаживая за больной престарелой матерью. Ольга с удовольствием согласилась прийти к ней домой, в здание рядом с Третьяковской галереей, в котором живал еще Пастернак, но при встрече редакторша вела себя очень уклончиво. Раскланиваясь с ней, Ольга решила напомнить о себе еще кое-где, « к равнодушной отчизне прижимаясь щекой », но где конкретно ? До самолета в Ниццу оставались считанные дни, даже часы. Хоть бы с каким писателем встретиться, завести шапочное знакомство, может, надоумит про какой-нибудь журнал-новодел ... Ольга решила побродить по самому центру Москвы, не спеша полюбоваться толстовско-тургеневскими местами, авось посетит ее плодотворная дебютная идея. Да на ловца ведь и зверь бежит. Или целый дом. Вот пожалуйста вам, слева за углом вывеска « Издательский дом « Русский ковчег ».

На всех парах проносясь мимо настороженного вахтера, Ольга прокричала ему на ходу свой пункт назначения. « Идите, но в « Ковчеге » никого нет, они только с утра ». Работающую после обеда живую душу искала не только Ольга. По коридору важно расхаживал стройный, прямой мужчина с необычайно твердым, упрямым и вместе полуслепым взглядом. Еще не очень старый, на вид хорошо за 60 и словно бы чем-то сильно травмированный.

-Добрый вечер ! Марка Семеновича случайно не видели ? – строго, почти по-военному, спросил Ольгу старик.

-Нет, я тут вообще в первый раз.

-А, ну тогда здесь ловить нечего. Горбатятся на дачах, самая пора. А вы сами-то кто будете ?

Ольга доверчиво подала старику руку и коротко изложила суть проблемы. Тот внимательно, напряженно ее прослушал. И ей показалось, что он имеет актерский опыт : он явно неплохо владел и фигурой, и мимикой лица. Наиболее одобрительный миманс был в кусочке Ольгиного спича про Францию. Ну, а уж коли пошли такие дела, то Ольга сбросила ему кое-какую информацию о домашних неурядицах. Ольга, будучи в Москве, очень хотела навестить внука Рому, который жил со своей мамой – фотомоделью, бывшей Ольгиной невесткой. Но Ольгин сын Игорь погрозил ей кулаком и запретил ей вмешиваться в его семейную жизнь.

-Я не вмешиваюсь, - смиренно промолвила Ольга. - Я только Ромочку хочу увидеть.

- Короткий анекдот ! Не вмешивается она, - вконец обозлился Игорь и даже намекнул ей, что за неподчинение он выставит ее вещички на лестницу.

Захар Иваныч (так звали нового знакомца) пригласил ее в ресторан « тут совсем рядом », на Пятницкой, но при входе, посмотрев на цены, резко передумал и предложил ей ехать к нему в Коньково, где он подарит ей свои книги. Вроде и правда писатель? По дороге закупил батарею бутылок и тетрапаков, огромный арбуз, рассказав продавщице, что в юности служил на охране бахчи, ой, как там красиво утром, просыпаешься, а арбузы все отливают розовым - до горизонта . « Снедь сама выберешь , - скомандовал он Ольге. - Завтра придут конкретные серьезные мужики, будем пить, а с тобой, я догадался , и ни выпить, и ни закусить ».

Хотя при входе в дом сразу попросил Ольгу открыть ему тетрапак с каким-то жутковатым ярко-красным составом. « Не вижу совсем, открой скорее, а я пока тебе книжки свои подпишу », - бодро побежал он к огромным книжным полкам во всю ширину единственной комнаты. Ольга порезала Захар Иванычу колбасы, а сама пристроилась к баклажанной икре и подмосковным малосольным огурчикам с укропом , которые пахли так остро, что можно было упасть в обморок (что в первое лето после Франции с Ольгой и происходило).

- На вот, возьми. Я все тебе надписал, это про Оптинскую пустынь. Я там у монахов жил, и они мне говорили : Захарушка, ты наш ! Заодно и лапти возьми, там во Франции будешь щеголять. Я тебе могу три пары подарить, на-ка вот. И учти : я тебе поспособствую, если ты напишешь не стихи, а пьесу. Стихи, ну их в баню, не люблю, а вот пьесу…

У самого Захар Иваныча пьес было шесть штук в заначке, подарю тебе, Ольга, если ты мне хотя бы одну на французский переведешь. Тут же выяснилось, что он закончил в свое время известный московский театральный вуз , актерский факультет , а потом еще заочно высшие сценарные курсы. « Это сейчас в литературу идет записная шелупонь, гопота без образования , всякие там экономистишки да коммерсантики», - сказал старик, скосив обиженные слепые глаза на Ольгу, которая отказала ему в раскупоривании второго тетрапака, в то время как у самого у него не получалось. Тут же зачитал отрывок из своей пьесы про мужчину в трех ипостасях, это я про себя молодого, ох и удалой был, баб запортил тьму. Голос у него был чрезвычайно громкий и выразительный, он прекрасно читал наизусть (буквы он уже не мог различать на бумаге), только странно грассировал.

-Теперь почитай-ка мне, Ольга, что ни- то свое, у тебя же есть пьеса , только все-таки налей мне, – скомандовал он.

- Да, у меня есть маленькая. О Горьком для любительского театра. Большую во Франции нельзя поставить, зрители устанут от непрофессионализма. И надо чтобы обязательно танец был посреди спектакля. Но мне еще доделать надо, - объяснялась Ольга, словно не услышав просьбу про второй тетрапак.

- Прочитай хотя бы отрывок, - озорно блеснул глазами старик. Потом сделал руки фертом и стал пристально всматриваться … в тетрапак и в Ольгу.

- Я Вам, конечно, не всю пьесу буду читать , а только в отрывках. Вот сцена пятая. Автор. Автор – это Ходасевич, Владислав. Поэт и писатель, во Франции жил, был мужем Нины Берберовой .

-Знаю. Ну ты давай читай, не тяни резину.

-Автор. В феврале 1925 г. в Сорренто приехала Е П.Пешкова . Е.П.Пешкова (Ольга так и произносила : «е пэ», ее это слегка забавляло), снисходительно улыбаясь, - тут Ольга попыталась изобразить улыбку и прошлась по комнате, сию же минуту вспомнив, что театральных академий не кончала, - расхаживая по дому в элегантном дореволюционном платье стиля покойной царицы Александры Романовой. Е.П.Пешкова. Ну, ну, покажите, как вы тут ютитесь. Честно говоря, это все у Ходасевича списано, из его мемуаров о Горьком, но переведено в форму пьесы.

Захар Иваныч одобрительно кивнул и все-таки налил себе из того ядовитого тетрапака (значит, смог открыть, когда Ольга изображала то ли царицу, то ли Е.П.Пешкову).

- Автор. А как вы процветаете там ?- Ольга сделала максимально возможное ударение на слове « вы ». – Е.П.Пешкова. Предначертания Советской власти чрезвычайно убедительны. Я это знаю из первых рук. В Кремле от меня нет тайн. Сцены 5-7 у меня немые, если не считать , что надо издавать звуки каких-то долгих бесед, менять интерьеры, то есть просто вращать сцену с большой скоростью. А за окном должно быть море, его надо изображать при помощи синей шелковой ленты, у меня она во Франции припасена давно. Горький ходит на цыпочках и прикладывает палец ко рту, а у Е.П. вид матери, которая вернулась домой и хочет высечь с глузды сорвавшегося сынулю. Тем более есть за что. А теперь входит сын этой пары. Сцена 8. Это Максим. На вид лет 30, по развитию не больше 13 лет. Найдем среди французов, это легко, там много подобных, лишь бы по-русски читал разборчиво. А.М.Горький. А , вот и наш ослик пришел ! Ты в синематографе был или на мотоцикле катался ? Максим. Алексей, ты же знаешь, я успеваю и то и другое. А сегодня еще был в цирке. Самое смешное – это большая лошадь, похожая на тебя, да еще с усами. Изображает очень достоверно. Все смеются.

Ольга Васильна за лицедейством забывает, где находится, и начинает почти вслух восхищаться собой: « Ай да Пушкин, ай да сукин сын ! Где-то местами очень хорошо написано, особенно там, где Горький показывает кукиш зрителям. Вообще как все-таки талантлив русский народ, не могу я вообще понять эту русофобию ». Усевшись на диване, Захар Иваныч уже давно поверхностно спит, дыша с легким свистом . Ольга Васильна обиженно складывает тетрадку в сумку и собирается уходить. Старик мгновенно просыпается и говорит ей со своим странным грассированием, но очень выразительно и проникновенно:

- Пьеса твоя дрянь, писать не умеешь. Зато читаешь еще хуже, чем пишешь, во рту у тебя каша. По сцене ходишь скованно, будто аршин проглотила. Однако ! Слушай меня внимательно. Сама по себе ты очень красивая, хоть завтра в кабаре, но не рекомендую. Ты же замужем, ха !

Ольга Васильна уже пожалела, что успела шепнуть старику в метро некоторые горькие подробности из своей приватной жизни. Какая я инфантильная, однако, не хуже того Максима-сына.

- Ответь-ка мне, - властно выпрямляется вдруг полностью проснувшийся старик, - у тебя мужик есть ?

- У меня есть муж, вы же сами это только что сказали.

- Муж – не мужик. Вот я, например, мужик. Но я никому не муж.

- Не пейте, дорогой Захар Иваныч, умоляю вас. Тогда будете кому-нибудь хороший муж. С мужьями-то напряженка, дефицит. Но только в основном в России. На Западе, напротив , невест не хватает, там женщины уже раскуси…

- Во-первых, я и не пью совсем. А мужем не всякий может быть, это в моей книге прописано, в метро потом почитаешь. Там еще прописано, что муж и жена - не одна сатана, а две, вот-с, получите-ка вы, бабоньки!- и мастерски показывает Ольге двойной кукиш.

- Откройте мне, я ухожу. – Ольга вспоминает, что такие эпизоды уже случались в ее жизни и ничему не научили, сама хороша гусыня !

- Ох, вот не люблю я баб ! Подожди, я тебе еще не все сказал. Не вздумай уходить.

- Извините, мне пора, ехать еще два часа. И если вы не любите баб, то бишь не уважаете, вам личного счастья не видать. Унижающий другого…

- Да ладно тебе, училка нашлась. Подожди минуту, я ключи найду.

Старик в полумраке вообще ничего не видит и безуспешно шарит в поисках ключей. Ольга смотрит на развешанные в прихожей иконы и истово крестится. Старик медленно бредет из прихожей в комнату, смотрит на кровать и бьет себя по лбу.

-Иди сюда, - властно приказывает он Ольге, - просунь руку под кровать, там они, вот те крест.

Ольга покорно становится на коленки, шарит под кроватью рукой и неожиданно нащупывает ключи. Экое неожиданное место. Под кроватью очень чисто. Ни пылинки. Словно угадывая ее мысли, Захар Иваныч говорит : « У меня вчера была одна знакомая литераторша. Недоделанная, вроде тебя. Но от постели не отказывается. Потому что мужик я бесподобный, она меня высоко ценит. Правда, я ей все равно деньги плачу, и большие, жалко ее, непутевая и одна внука ростит. Заодно за отдельную плату она мне и все полы перемыла. А внук компьютер мне ладит, если тот сломается ».

Пока Ольга, снова слегка оторопев, пытается вслепую ухватить ключи, Захар Иваныч кладет ей два пальца на талию, словно пытаясь ее измерить.

- Руки ! – не свойственным ей металлическим голосом приказывает Ольга и резко отскакивает от него. Надо было таким голосом и пьесу свою читать.

- Подожди, я еще не все тебе сказал, - переходя на драматические выкрики, ковыляет за Ольгой старик. – Это все от одиночества, Оля.

- Во-первых, человек в принципе одинок. Особенно пишущий, например. Вы книжки пишете, и вам от этого хорошо. Зачем еще вот это все… постель, секс. Одиночество после секса еще сильней, разве нет ?

–Это кому как, Оля. Давай с тобой в церковь сходим. Ты поди во Франции-то редко в церкви бываешь, а твоя личная ситуация требует совета русского батюшки. Ситуация твоя, если по правде, хреновая- Тут Захар переходит вообще на чистый мат. – Ладно, заткни уши. Сейчас позвоним моему другу Капустину, он часто в церкви бывает, все завтра встречаемся на метро « Динамо » у среднего поезда, а там от этой церкви рукой подать. Ну-ка, набери мне его номер.

Старик, снова ругаясь и чуть не плача, сует в руки Ольге картонку с номером мобильного.

-Брат Капустин ! – кричит он в трубку и толково, видимо, уже слегка протрезвев, излагает свой проект невидимому брату.

- Брат и по фамилии - это масонское обращение, - меланхолически замечает Ольга. – В русской православной церкви так не принято.

- Много ты понимаешь, драматургиня, подожди, я тебя до автобуса провожу, а то не найдешь. И лапти, лапти не забудь !

До остановки действительно идти темными закоулками и не ближний свет. Попадая в лужи, Захар Иваныч непрерывно матерится. И вот уже Ольга вспархивает в дверь ночного автобуса.

–Шеф, ты мне девушку благополучно довези, не приставай в пути, - отдает последние указания водителю властный старик. Последние ли ? Ольга уже было зареклась повторно встречаться с Захаром, но внутри нее побеждает соблазн увидеть русского мудрого батюшку, может быть, поплакать у него на плече, послушать его соображения о ее нескладной семейной жизни, о переносимых ею оскорблениях и от мужа, и от детей, с цитатами из Евангелий, да хоть и просто так, ведь батюшка сам наверняка имеет кучу-малу своих детушек и суровую , строгую, воспитанную в советских традициях супругу. Может быть, она его тоже осуждает и критикует, как меня Алик, только, поди, все-таки не день и ночь . Да и не соблазн это, а вовсе напротив: я же не в квартиру теперь пойду, а в церковь.

Послезавтра самолетом во Францию вместе с Катюшкой, и не будет там никаких русских церквей, а то, как в Ницце, - сплошные раздоры . Ольга после бессонной ночи, сказав детям, что едет в редакцию, оказывается ровно в 10-00 под разрисованным мозаичным куполом метро « Динамо ». Где же Захар Иваныч , благодетель ты мой ? Чем-то похожий на него мужчинка с седыми густыми бровями грозно посматривает на Ольгу, но каждый раз резко отворачивается, тоже нервно глядя на часы. Ольга демонстративно открывает книгу Захар Иваныча (он же велел ее читать в метро), где пропечатано , что необязательный человек крадет время и у себя и у других , она специально даже трясет обложкой книги перед носом этого мужичка, но тот вдруг резко отворачивается и уходит совсем. Известное дело : если писатель что-нибудь пропишет , какую-нибудь моральную ижицу читателю, то знайте, что сам он по жизни поступит ровно наоборот. Захар Иваныч, чуть тепленький, появляется перед Ольгой , уже вконец угоревшей от подземной духоты, ровно через 4 часа. « Точность – вежливость королей« , - вместо приветствия говорит он ей и падает отдохнуть на скамью, потом бежит к эскалатору.

- Ну вот вы и есть король души моей, - обрадованно парирует ему Ольга. - А то я уже хотела подойти к одному мужчине, думала, это ваш тот брат Капустин.

-Не сметь ! – строго прикрикивает на нее, глядя сверху вниз и раскачиваясь на эскалаторе, Захар Иваныч. – « Хотела подойти, хотела подойти. » Вечно у вас у старух фантазии про любовь.

- Какая я вам старуха ! Да вы еще вчера вечером водителю сказали про меня, что я девушка.

Захар ничуть не смягчился сердцем , властно схватил ее за локоть и заставил переходить площадь строго по диагонали.

- Мы в неположенном месте переходим ! – сопротивляется ему Ольга. Надо бы вообще дать от него деру, и с концом. Но перед пьяным стариком дружно расступаются и мерседесы, и вольвики, и мотоциклы, точнее, вдруг вмиг исчезают, как под землю. Есть такая французская пословица : Бог помогает пьяным, сумасшедшим и влюбленным, вдруг вспоминает Ольга.

- Послушай, любезный, где тут церковь, такая, с тремя маковками ? – резко пристает Захар Иваныч к прохожему с инвалидной палочкой.

- А название ?

-А сам дак не знаешь ? –Захар Иваныч начинает закипать. – Ведь одной ногой в могиле ! Давно пора бы и знать.

Кое-кто из прохожих все-таки знал, но только известную на всю округу большую церковную книжную лавку. В нее и вошли. Захар Иваныч почти насильно всовывает Ольге несколько тысяч рублей. « На, возьми и закупи себе на весь год, там у вас во франциях ничего подобного нет. Закупи, все что надо, только не волокить. Я скоро к тебе приду, поняла ? » В книжной лавке Ольга бродила 2 часа, отоварив все щедро подаренные ею тысячи. Кроме тонких книжек, купила несколько томов Михаила Дунаева, очень популярного даже среди тех русских эмигрантов, которые никогда не ходят в церковь. У Дунаева не только литературоведение, серьезные критические разборы классиков, но и, оказывается, своя толстая книга беллетристики – « На пороге ». Какое везение ! Однако уже пора искать благодетеля-то нашего. К счастью, бедовый старик оказался неплохо виден с улицы через стекло: он восседал в магазине « У Танюшки », закусывая прямо из коробки , в чем-то мрачно и настойчиво убеждая продавщицу. Очень миловидная, интеллигентная, явно принадлежащая к так называемой кавказской национальности, она чувствовала себя неловко перед напористым стариком.

- Вот мой телефон, записывай быстро, - кричал он ей , как на сцене. – Я гигант, говорю тебе, не пожалеешь. Ты же русский язык знаешь, чего ты молчишь. – Женщина покраснела при виде входящей Ольги. Быть женщиной по вызову, очевидно, никогда не входило в ее жизненные планы. – Тебе же деньги нужны ? Ну ? Ты же дочку одна ростишь ? Только не волокить мне.

- Захар Иваныч, сейчас Успенский пост, зачем вы сыр кушаете, это особо строгий пост - Успенский, - пытаясь хоть как-то отвлечь старика, вклинилась в разговор Ольга.

- Ты в мою личную жизнь не впутывайся !- проскандировал старик. – Ты вообще вся кривая, а я прямой. Ишь сколько книг накупила, все по книгам живешь.

Продавщица смущенно потупила глаза и тихо произнесла с четким кавказским акцентом : « Магазин закрывается. Уведите его. Пожалуйста ». Ольга с большим трудом вывела старика под руки. Но не бросать же его посреди Москвы, эдакого греховодника, да еще слепого, ведь прямиком угодит под машину ! Хотя опять же та французская пословица… И как держать его, если в пакете 6 толстых томов Дунаева ?

- Где тут церковь, служивый ? - вдруг бодро ринулся к молодому офицерику Захар Иваныч, снова как будто бы протрезвевший. Офицер на всех парах несется по своим делам и игнорирует деда.

- Военный, а туда же. И на что же наша армия теперь способна, - громко ворчит старик и пристает к другому, уже штатскому молодому человеку.

- Не знаю и знать не хочу, - резко останавливается парень . – Чем ближе к церкви, тем дальше от Бога.

Алик такую фразу всегда говорит, когда Ольга идет в свою румынскую церковь. Наверное, этот парень тоже из математиков.

- Дорогой Захар Иваныч ! Извините, мне до самолета меньше суток.

- Ну иди-иди на все три буквы , ступай, читай свои книги, пиши свои пьесы, книжная ты барышня. Вся кривая. А я прямой и никогда никому не вру !

- А у вас талант, Захар Иваныч. Я с вашими книгами ознакомилась , так и получилось, что в метро, как вы мне велели. У меня больше времени не было, и вот все-таки скажу : писательский талант у вас , это от Бога. Не губите его.

- От Бога ? Да не может талант быть от Бога. Он ведь всегда только от дьявола, мать твою растудыть в качель.

Через полгода в городке N успешно шла Ольгина пьеса « Горький в Сорренто ». Играли, конечно, самодеятельные французские артисты, влюбленные во все русское, такие же чудаки, как сама Ольга и Света, которая эту пьесу умело срежиссировала, властно поставив « всех этих заевшихся ребят под ружжо ». Робер играл самого Горького. Его усы были великолепны, несмотря на то, что он все-таки больше оставался похож на Ивана Мозжухина. Но Горького он изобразил с нескрываемой симпатией, ему очень импонировало, что Горький вернулся в СССР, пусть даже и на службу Сталину. Но ведь это твоя родина, сынок (так Робер трактовал свою роль, когда счастливые артисты собрались на ночной, поздний, уже после окончания спектакля, непременный аперитив с водочкой и селедочкой), и Света тогда же и сообщила Ольге, что в Париже выпускается журнал драматургии только для театров, куда можно воткнуться с этой пьесой. Вроде бы там есть русский эксперт, который решает, переводить ту или иную пьесу или нет. Тогда она будет опубликована - на французском, конечно ! В среднем они отвергают половину пьес, вероятность попадания « фифти-фифти ». А я напишу киносценарий на тему блоковских "Двенадцати", добавила она. Но толкать его буду в Москву, не французам же его предлагать, это нация заевшаяся, им лишь бы экономические требования выдвигать, в то время как давно пора устроить антикапиталистическую революцию.... Во всем мире. "Руками исламских фундаменталистов? Или при помощи лимоновской НБП? " - только и успела растерянно, себе под нос, пробормотать Ольга. Да, она еще хотела бросить вослед Свете, что французские социалисты – это уже давно управляющие по делам капитализма.

Света, конечно, безразмерно талантливая девушка, правильно ее аттестуют . Ольга восхищалась ею и в то же время в ее красивом, белосахарном, молодом лице виделось Ольге что-то до боли знакомое, некое дежа-вю. Вроде как на лице старого Захара Иваныча. Ольга вспомнила его именно в этот миг, хотя вроде бы давно забыла его и даже не хотела и вспоминать, однако он внезапно встал перед ней посреди шумной московской улицы и стал показывать ей вот того самого беса. И почему-то – уж совсем нелогично, скорее бессознательно, собираясь в местное представительство этого парижского журнала, Ольга зашвырнула в саквояжик не только свою пьесу, но и Захариванычеву. Называлась пьеса « Их было трое ». На самом деле Захар Иваныч, вероятно, изобразил только одного себя. Это тридцатипятилетний мужчина в трех ипостасях, активный писатель и драматург, то слушая, то не слушая голоса совести, предает любимую женщину, которая ждет от него ребенка. Женщина сама сводит счеты с жизнью (правда, не совсем понятно, в мыслях или в реале). Две этих пьесы галантно пообещали переправить в Париж, и через три месяца с неожиданным французским политесом, уже давно подзабытым , Ольге по электронной почте неожиданно сообщили, что одна пьеса принята и будет в ближайшее время переведена на французский. Только вместо Ольгиного Горького стояли эти трое и была обозначена (с ошибкой) фамилия Захар Иваныча.

Света, закончив свой пост-док, уехала в родной Питер, предварительно не особо упорно добиваясь продления своей стажировки. Но там все-таки любимый муж, фотографию которого вообще никто никогда не видел, даже в Интернете, где теперь в основном и общаются. . Робер неожиданно засобирался тоже в Питер. Со своими тремя высшими образованиями он так и не смог найти работу, а в Питере ему обещали временное место преподавателя французского, немного часов, но жить он будет у Светы. А Света с мужем и дитем жили в каких-то огромных чужих апартаментах, их им оставили какие-то новые русские друзья, которым желательно несколько лет позагорать под испанским солнцем. Заодно Робер намечал активно поработать над своей диссертацией, которая была посвящена русскому языку в странах СНГ. Просто русский язык в России — это недиссертабельно, утверждал он.

А Захар Иванычу надо позвонить , наверное, только когда его пьеса будет действительно опубликована.

i Изменить мысли, настроение (фр.)

ii Нас много (фр.)

Комментарии читателей: